Мои вечера
Шрифт:
Выход в свет в Москве «Алых погон» был для моих коллег по НСВУ полной неожиданностью. Так, капитан Глущук, похожий на Наполеона, сказал на плацу:
— Согласитесь, товарищ капитан, что если бы любой из нас имел столько же свободного времени, сколько вы, он бы тоже написал и не хуже вас.
Училищное начальство стало усиленно отправлять меня в ночные наряды на пищеблок (на кухню) — знай сверчок свой шесток.
В Ростове проходило совещание политработников СКВО. Полковник из Москвы, обращаясь к собравшимся и желая их повеселить,
— А знаете вы, чем занимаются офицеры НСВУ от безделья? — Он сделал паузу: — Книги пишут!
В ответ раздалось подхалимское «хи-хи-хи».
Узнав об этом, я решил оставить военную службу, хотя мне только что присвоили звание «майор» (в 1950 году). Написал рапорт: «В связи с желанием серьёзно заняться литературной работой…»
Вызывает меня в Москву генерал УВУЗа (Управление военно-учебных заведений) Василий Иванович Морозов — высокий, интеллигентный, с тёмно-седыми усиками.
— Товарищ майор! — говорит он не без горечи. — Мы, старики, уходим и уходим в отставку. Кто же вместо нас служить в армии будет? Я вам могу предложить две должности: либо быть при мне референтом по инспектированию особо важных специальных учебных заведений, либо стать редактором военно-педагогического сборника. Дадим вам в Москве двухкомнатную квартиру…
— Предложения ваши, товарищ генерал, очень лестны, но всё же мне хотелось бы уйти на серьёзную литературную работу…
Посуровел генерал и отправил меня на переговоры к начальнику отдела кадров Главпура генерал-полковнику Коровину — массивному мужчине с тремя складками на затылке и стрижкой «ёжиком». Дело в том, что к этому времени генералу Коровину написал письмо Ал. Фадеев с просьбой СП СССР отпустить меня на «вольные хлеба».
— Садитесь, товарищ майор.
Товарищ майор сел.
— Хорошо ли вы продумали свое решение?
— Хорошо, товарищ генерал-полковник.
— Не будете потом локти кусать?
— Не буду, товарищ генерал-полковник.
— А вы знаете, — решил он блеснуть своей эрудицией, — сколько раз Софья Андреевна переписывала «Войну и мир»?
— Знаю, товарищ генерал-полковник.
Между прочим в разговоре он упомянул, что его дочь учится на филологическом факультете и влюблена в «Алые погоны». И здесь меня осенила спасительная идея:
— Товарищ генерал, сегодня вечером, когда придёте вы домой, то скажете: «Доченька, я сегодня отпустил из Армии майора Изюмского, чтобы он дописал „Алые погоны“».
Видно, генеральское воображение так ясно сработало, что он увидел: вот дочка повисла у него на шее, поцеловала его и сказала: «Спасибо, папочка!», что сейчас, крякнув, он пододвинул к себе мой рапорт и написал резолюцию: «В запас».
Старший лейтенант Изюмский в восьмой раз («Война и мир»!) переписал, перепечатал на машинке 200 страниц «Алых погон», законвертовал рукопись, надписал: «Москва, издательство „Молодая гвардия“» и отправил её…
В Москве ведь ни одной знакомой души. Жду-пожду месяц, два, шесть, год… Да был ли мальчик? Уже капитаном стал, как получил письмо: «Прочитали
Наивный человек, я не знал тогда, что после такого письма, если очень повезёт, то проходит года два, пока появится книга, а то три-четыре года.
Жду ещё год, полтора, два. Майором стал — как приходит бандероль. Распечатываю и глазам своим не верю: на обложке изображён какой-то замысловатый вензель, под ним надпись: Борис Изюмский, а внизу гриф «Молодая гвардия» и год 1950. Моё или не моё? Сколько лет прошло, раз шесть за это время вскрывал свои подобные бандероли, но это первое чувство… И совершенно мальчишеское желание сейчас же пойти в новочеркасский книжный магазин и посмотреть: хоть одна душа купит эту книгу? Кому-нибудь она нужна?
На Московской говорят: «У нас ещё нет, а вот в Ростове, в книжном магазине на Ворошиловском, видела своими глазами».
Иду к «Кругу», от которого машины выходят напрямую на Ростов. Голосую. Счастливый обладатель легковой машины (тогда их было очень немного), вероятно, не мог не остановиться: взволнованный майор… конечно же ему позарез в Ростов надо.
«Доскакали» до угла Ворошиловского и Энгельса. Действительно, на прилавке стопка моих книг. Моих! Кому бы подарить? Продавщице? И вдруг за спиной грубый мужской голос произносит:
— Сколько стоит Изюмский?
Я даже вздрогнул. Не успел посмотреть, что стою… 12 рублей. Обернулся и увидел первого в своей жизни собственного покупателя: здоровенного дяденьку, похожего на грузчика.
Ну ему-то зачем моя книга?
Одно время вошли в моду встречи Н. С. Хрущёва (на его подмосковной даче) с наиболее видными писателями. И на этот раз там собралось человек двести. За Т-образным столом ближе других к хозяину сидела поэтесса Алигер — худенькая, длинноносая, с бусинками глаз.
Хрущев, разглагольствуя о чести литературы, вдруг сказал, обращаясь к Алигер:
— А вот с вами на войне я в один окоп не сел бы.
И тогда поднимается эта женщина. Лицо её гневно пылало:
— Вы забываете, что я ваша гостья, к тому же — женщина. И позволили оскорбить меня. Я не могу больше оставаться в вашем доме.
Она была в это мгновенье красива.
Высоко подняв голову, Маргарита Иосифовна покинула зал, из солидарности сопровождаемая Валентином Овечкиным.
В эту же осень мы сдружились с Алигер в ялтинском Доме творчества. Она оказалась умнейшим, душевным человеком и… отчаянной любительницей чая.
Вечерами Маргарита Иосифовна приглашала меня к себе в номер и потчевала душистым, мастерски заваренным чаем. Даже на книге своей подаренной написала: «В память о ялтинских чаепитиях». Об инциденте на хрущевской даче нами ни слова не было сказано, больше говорили о современной молодёжи. Но на съезде писателей членом Правления её не избрали. И когда я однажды во время вечерней прогулки с С. Сартаковым спросил его: «Как же такое могло произойти?», он и глазом не моргнув, «пояснил»:
— Досадное недоразумение… По недосмотру машинистки выпала из списка…