Мои Великие старики
Шрифт:
– Вы имеете в виду события, описанные в повести «Приговор»?
– Именно так… В 73-м году, мне тогда и пятидесяти не исполнилось, кладут меня на операцию в онкологический институт. Скоротечный рак, меланома. Каюк, смерть неминучая… Как-то уже потом, спустя много лет, я спросил у хирурга, сделавшего операцию, что спасло меня, за счет чего сумел выжить. «Везучий вы, Владимир Алексеевич, – ответила Агнесса Петровна. – Шанс выжить был один на сто тысяч».
И вот после того как стало ясно, что поживу еще на белом свете, сказал я самому себе: «Дает тебе Бог дополнительный срок жизни. Для чего? Не
– А разве «Владимирские проселки» не главная книга? А роман «Мать-мачеха», который прочитала вся страна, – не главная? А «Черные доски», «Письма из Русского музея»? А «При свете дня», низложившая Ленина? А книга сонетов – тоже ведь не шутка.
– Каждая из названных книг – да, на каком-то этапе была принципиальной. Но самой главной и, быть может, самой мучительной, для себя считаю именно эту книгу – «Последняя ступень», в которой под именами Кирилла Буренина и Елизаветы Сергеевны в основе своей выведены Илья Глазунов и Нина Александровна Виноградова-Бенуа. Закончил я ее в 1976 году. Закончить-то закончил, но понимал, что ни одно советское издательство ее не напечатает, ни одно. Мало того, даже дома держать рукопись было опасно. Чтобы подстраховаться, я сделал семь копий и отдал их на хранение верным друзьям в Москве, Париже, Сан-Франциско и во Франкфурте-на-Майне. Заграничным хранителям дал твердый наказ: без моего ведома книгу из рук не выпускать.
Сам же потихоньку стал зондировать западные издательства. Думал, там-то свобода, бояться им нечего. Ан нет, даже «Посев» в Германии, махрово-антисоветский, отказался: «Вы хотите, чтобы нас разнесли?!» Леонид Максимович Леонов, прочитав рукопись, сказал: «Ходит человек в Москве с водородной бомбой в портфеле…»
Так кто бы рискнул напечатать такую книгу?! Вот и долежала она в моем столе до прошлого года, когда, тяжело заболев, я снова ощутил дыхание смерти. Пришли ко мне частные издатели, оказавшиеся моими поклонниками, и спросили: «Нет ли чего такого, чтобы издать быстренько?» Я и встрепенулся: сам Бог, видать, послал их ко мне. А через месяц «Последняя ступень» пошла гулять по свету. И, конечно же, сразу дошла до Ильи Сергеевича.
«Мы видим его только наполовину»
В эту секунду командным сигналом дала о себе знать игрушка наших дней – пейджер, висевший на моем брючном ремне. Владимир Алексеевич поморщился (перед этим я долго ему объяснял, как при случае вызывать меня по этому самому аппарату), отвернулся, помолчал минуту, будто бы набирая воздуха для каких-то решительных слов:
– Обидно, что так получилось. Не было у меня цели дискредитировать его, окарикатуривать. Я просто поведал, что было на самом деле. Да и выведен-то мой герой чистым гением…
Скажи ты при встрече Илье Сергеевичу, пусть уж сильно-то не обижается. Что его так взорвало, право, не знаю. Жене моей звонил, засужу, орал, разорю, по миру пущу. Я-то знаю от юристов, что ни до какого суда дело дойти не сможет, если в художественном произведении не совпадают четыре позиции – имя, отчество, фамилия и профессия. В «Последней ступени» действует мастер художественной фотографии Кирилл Александрович Буренин, а не художник Илья Сергеевич Глазунов. Так что тут, как говорится, взятки гладки.
Может
1997
Прощание
Как и обещал, о беседе с Владимиром Алексеевичем я поведал Глазунову. Разговор вышел натянутым, сумбурным. Илья Сергеевич говорил обиженно, раздраженно: «Он меня оклеветал. За что, не пойму?»
Когда я попытался смягчить его гнев, оборвал меня на полуслове: «Ладно, не лезь, мы сами разберемся».
Да, видно, не разобрались. Я понял это, когда спустя полгода Москва прощалась с Владимиром Солоухиным. Мне было до слез обидно, что два человека, которых я очень любил, единомышленники в своем подвижническом служении России, разошлись в разные стороны. Обидно, горестно, тяжко. Но судить кого-то из них я не имею права. Да и никто не имеет на этой грешной земле.
Отпевали Владимира Солоухина в храме Христа Спасителя, это была первая заупокойная служба в возрожденном святилище. Служил сам патриарх. Я стоял у гроба, смотрел на умиротворенное лицо любимого писателя, и страшная догадка молнией сверкнула в голове: «А не ускорила ли приближение смерти та самая „главная“ книга, над которой он бился больше тридцати лет? Может быть, эти последние полгода после ее выхода и тот тяжелый разрыв с другом мертвой тенью накрыли не только душу, но и плоть его? И он все думал, горевал, вспоминал, оглядывался, сомневался, верно ли поступил?»
На отпевании Солоухина была вся Москва.
Илью Глазунова никто не видел.
Эта драматическая история была опубликована в газете «Вечерний клуб», выходившей в Москве в 90-е годы. Вскоре в этой же газете журналист Лев Колодный напечатал отклик на мой материал.
Глава 20. Лев Колодный «Два пула соли на одну рану»
(Ответ на публикацию Феликса Медведева)
В статье «Два пуда соли съели они за 35 лет и…» Феликс Медведев в «Вечернем клубе» рассказал о разрыве Ильи Глазунова с Владимиром Солоухиным, произошедшем незадолго до смерти писателя. Причиной конфликта стала книга «Последняя ступень».
Оскорбленный Глазунов не захотел говорить с Медведевым на больную тему, убежденный, что бывший друг его оклеветал. Владимир Солоухин огорчился этой реакцией, поскольку считал, что поведал все, как было, «да и выведен-то мой герой чистым гением».
Как говорил Владимир Алексеевич: «Может быть, его задело, что герой книги слишком уж яростный антикоммунист. А может, намек на связь с КГБ».
Предстать яростным антикоммунистом Глазунов готов (и прежде, и теперь) пред кем угодно, это его не шокирует. Дело в другом. Хотел бы я знать, как бы отнесся писатель, если бы вышла в свет книга близкого ему человека, где бы утверждалось, что он не только служил солдатом кремлевского полка, секретарем Союза писателей, членом редколлегии «Литгазеты», но и… агентом Лубянки. Неужели бы это его не огорчило?