Мои Великие старухи
Шрифт:
И выпроводил меня. Побрела я в другую школу, у Никитских ворот. Директор, помню его имя, Иван Кузьмич Новиков (он преподавал необязательный предмет «Газета») спрашивает: «Читаешь ты статьи Карла Радека?» – «Нет, не читаю», – отрезала я.
Отец мне никогда ничего не запрещал, и я читала все, что вздумается. Воспитывали меня по так называемому саксонскому методу. В тринадцать лет вручили ключи от квартиры и сказали, что я могу уходить, приходить, когда вздумается, и никто не имеет права спрашивать, куда я иду. И в мою комнату никто не имел права заходить без стука. Считаю, что система правильная.
Своим долгом отец считал таскать меня на всевозможные заседания. Так и «заседала» я с трехлетнего возраста то в Коминтерне, то на съездах разных.
По заданию Ленина отец бывал в Германии, там его «засекли» и посадили в тюрьму Моабит. Смешно, но он потом вспоминал об этом периоде по-доброму. Говорил, что мог изучать в тюрьме русский язык. Ведь по-русски он говорил очень смешно, с акцентом, коверкая фразы. Например: «За ничто на свете я этого не сделаю». Я говорю: «Папа, по-русски говорят: ни за что на свете». – Так я же так и говорю: «За ничто на свете».
13
Писатель Максим Горький. – Прим. ред.
Его часто приглашали на приемы, и надо было ходить в смокинге. А смокинга у отца не было. Даже черного костюма не имелось. Ему прощали как чудаку «неполноту» гардероба. В жизни, в быту у него были три слабости: книги, трубки и хороший табак. Из множества его трубок сохранилась только одна. Передала мне ее Мария Малиновская. Трубка побывала с новыми хозяевами в лагерях, но друзья отца, которые выклянчили эту трубку у него незадолго до ареста на память, сумели ее сохранить.
На валюту, которую выдавали ему при поездках за границу, он позволял себе покупать только трубки. Больше ничего. Остальное привозил и сдавал государству. Помню, как-то собирался в Женеву, и я попросила привезти мне рихтеровскую готовальню. Отец отрезал: «Обойдешься, буду я валюту тратить на твою готовальню, сходи в комиссионку и купи». Время, проведенное за любой игрой, считал потраченным даром. Мы с мамой играли в карты, а отец все возмущался, он не знал даже названия карт. Мама имела разряд по шахматам, и ей надо было поддерживать форму, играть, так отец в такие минуты иронизировал: «Сонька, мать-то опять в шахматы играет».
– А почему в стихотворении Александра Межирова, опубликованном в «Новом мире», говорится, что «Соня Радек бьет соседку»? И кто такая Таша Смилга?
– Я давно знакома с Александром Петровичем. Как-то вышло, что многие мои подруги, с которыми я была в местах не столь отдаленных, с ним дружны. Вот он и решил посвятить всем нам, а в особенности Галине Шапошниковой (кстати, невестке маршала Шапошникова) стихотворение. Таша Смилга – дочь одного из соратников Ленина Смилги. Что касается эпизода, описанного в стихотворении, то история такова. Когда я вернулась окончательно в Москву в 1961 году, жить мне было негде. Ждала, пока дадут вот эту квартиру, жила в комнатке. Соседка попалась сволочь, пьяница. Однажды говорит мне: «Ты одна, вражина, и я одна, буду хулиганить как мне вздумается, и ничего не докажешь». А я в ответ ее же оружием, меня голыми руками не возьмешь. Однажды, когда после очередного перепоя она стала выяснять со мной отношения, я надавала ей по морде. Она одна, и я одна. Вот так.
– В стихотворении есть и другие, более возвышенные строки:
Слава комиссарам краснымЧей тернистый путь был прям…Слава дочкам их прекрасным,Их бессмертным матерям.– Конечно, жизнь нас потрепала, но знаете, – это, наверное, звучит кощунственно – я считаю: наверное, правильно потрепала.
– Не
– Скольких людей сломал этот тиран! И каких людей! Если уж жертвами оказались Тухачевский, Бухарин, Рыков, Радек, если они дали себя растоптать, то что взять с нас, бедных и сирых? Так вот, мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами, сами отдали себя на его произвол. Вот почему я и считаю, что пенять-то нечего. Жаль только, что слишком поздно это поняли. Жизнь прошла.
1988
Глава 12. Красавица Анна Бухарина и чудовище Иосиф Сталин
«То кровь от смертных мук…»
«Бухарин – золотое дитя революции»
Однажды Евгений Евтушенко рассказал мне о нелегкой судьбе художника Юрия Ларина.
– Между прочим, сын Бухарина, – добавил он многозначительно. – Его мать, Анна Михайловна, – вдова Николая Ивановича Бухарина.
– Разве она жива?
– Жива…
Генеральному секретарю ЦК КПСС товарищу Михаилу Сергеевичу Горбачеву.
Несмотря на напряженное международное положение, я ставлю перед Вами вопрос о посмертной партийной реабилитации моего мужа и отца моего сына – Бухарина Николая Ивановича… С настоящим заявлением я обращаюсь не только от себя, но и по поручению самого Бухарина. Уходя в последний раз на февральско-мартовский Пленум в 1937 году (Пленум заседал не один день), Николай Иванович, предчувствуя, что он уже больше не вернется, и учитывая мою тогдашнюю молодость, просил меня бороться за его посмертное оправдание. Этот невыносимо тяжкий момент никогда не умрет в моей памяти. Измученный страшными, необъяснимыми для него подозрениями, ослабевший от голодовки в знак протеста против чудовищных обвинений, Бухарин пал передо мной на колени и со слезами на глазах просил, чтобы я не забыла ни единого слова его письма, адресованного «Будущему поколению руководителей партии», просил бороться за его оправдание: «Клянись, что ты это сделаешь. Клянись! Клянись!» И я поклялась. Нарушение этой клятвы противоречило бы моей совести…
Такое письмо отправила вдова Н. И. Бухарина Анна Михайловна Бухарина-Ларина Генеральному секретарю ЦК КПСС М. С. Горбачеву.
…Летом восемнадцатого года Н. И. Бухарин находился в Берлине. Его командировали для подготовки документов, связанных с мирным Брестским договором. Однажды услышал об удивительной гадалке, предсказывающей судьбу. Любопытства ради решил посетить обитавшую на окраине города предсказательницу. То, что наворожила ему хиромантка, было поразительно:
– Вы будете казнены в своей стране.
Бухарин оторопел, ему показалось, что он ослышался, переспросил:
– Вы считаете, что Советская власть погибнет?
– При какой власти погибнете – сказать не могу, но обязательно в России…
А. М. Ларина росла в семье профессиональных революционеров, после Октября ставших у руля государства. Поэтому вся ее жизнь проходила в сложной общественной атмосфере той поры: политические дискуссии, споры, распри и, наконец, террор. Имя отца Анны Михайловны сегодня забыто, хотя похоронен он у Кремлевской стены.
Анна Михайловна помнит себя очень рано. На четвертом году жизни она стала настойчиво интересоваться, где ее родители, – она видела их крайне редко. Ей запомнился ворчливый ответ деда: «Твои родители – социал-демократы, они предпочитают сидеть по тюрьмам, бегать от ареста за границу, а не сидеть возле тебя и варить тебе кашу». Девочка не поняла, что такое социал-демократы, но тюрьма была невдалеке от дома, и дед говорил ей, что там сидят воры и бандиты. Подавленная, Аня больше не решалась спрашивать о родителях, которых увидела после Февральской революции, когда они вернулись из эмиграции.