Мои Великие старухи
Шрифт:
Еще совсем недавно наши «выездные» посещали ее тайно. А потом полушепотом в кулуарах ЦДЛ рассказывали о непримиримой антисоветчице Зинаиде Шаховской. Крайне редко имя ее попадало в нашу печать, и почти всегда в негативе.
Зинаида Шаховская родилась в Москве в 1906 году. Эвакуировалась с матерью и сестрами в феврале 1920 года из Новороссийска. Училась в Константинополе, Брюсселе и Париже. В 1926 году вышла замуж за Святослава Малевского-Малевича. В 1940 году с санитарными частями французской армии принимала участие в Сопротивлении. В январе 1942 года была переброшена через Гибралтар в Англию (где находился ее муж, доброволец бельгийской армии). В Лондоне работала редактором Французского информационного агентства, в 1945–1948 годах –
Свой колоссальный архив она продала (не на что было жить) в Америку частному лицу (плакать хочется!). Вторая часть завещана одному парижанину.
При прощании княгиня попросила меня не делать из нее героини (она этого не любит) и в следующий раз привезти ей из Москвы буханку бородинского хлеба и клюкву в сахаре.
– Вы хотите знать, кто я? Отвечаю: я – французская писательница русского происхождения, бельгийского гражданства. У меня есть король.
– Значит, вы подданная Его Величества короля Бельгии Бодуэна?
– У нас, слава богу, нет подданных. Мы – граждане. Раньше присягали, а теперь не присягаем. Когда мы недовольны королем, выбираем другого. Так было, например, после войны. Меня это вполне удовлетворяет, потому что дает большую свободу. Я одновременно как бы внутри и вне событий. Благодарю Бога, что он дал мне живой интерес к истории, к жизни, к людям. На моем веку немного было таких важных событий, как перестройка, она и меня обновила. Я люблю кризисы. В кризисах движение. Мне кажется, что тот переворот, который произошел в России, во всем мире произойдет. К несчастью, к концу этого переворота меня уже не будет, и я его не увижу. Есть такое выражение: для того чтобы править, нужно предвидеть. Но вот с перестройкой никто ничего не предвидел.
– А Октябрьскую революцию предвидели? Кстати, вы по-прежнему считаете, что Октябрьская революция – роковая ошибка истории?
– Да, это роковая ошибка, но… Я знала Феликса Юсупова [14] , он был недалекий, но очень хороший, милый, добрый человек. Однажды я ему сказала, что если бы тогда, в плохое время, не ухлопали Распутина и если бы государь послушался Распутина и заключил тот самый Брест-Литовский мир, то в России не было бы революции. И вы, сказала я вашему тезке, благополучно жили бы в своем имении в Архангельском, а я была бы в Париже женой посла. Все самое трагическое началось с Первой мировой войны, с немцев…
14
Феликс Феликсович Юсупов – князь, принадлежащий к одной из самых знатных российских фамилий, один из организаторов заговора с целью убийства Григория Распутина в 1916 году.
– О вас говорят, что вы непримиримы с советской властью, что никогда не пойдете на контакт с представителями «красных»…
– Это неправда. Да, я не люблю идеологий. Капитализм то ругают, то хвалят, но капитализм – это не идеология, а предприятие. Я не состояла и не состою в партиях. Ни в одной. Я слишком дорого заплатила за свободу и я «двух станов не боец, а только гость случайный»… Контакты с «красными»? К сожалению, я знаю, что творилось в России, кое-что видела своими глазами, когда с мужем-дипломатом жила в Москве. Поэтому была осторожна. А потом, мой характер… Когда несколько месяцев назад позвонили из одного московского журнала
– Значит, наша гласность дошла и до Зинаиды Шаховской. Немного поздновато, но ничего…
– Не забывайте, что я французская писательница. Прозу по-русски я начала писать, когда мне было семьдесят лет. Училась понемногу «чему-нибудь и как-нибудь» в разных местах, куда история забрасывала мою семью; кроме чтения с раннего детства «запоем» книг по литературе и истории никакого образования у меня не было. А прочла я многое еще в нашем тульском имении Матово с 1917 до 1918 года, когда моя мать, как бы предчувствуя, что от матовских книг вскоре ничего, кроме пепла, не останется, открыла мне безо всякой цензуры библиотеку. Были тут Шекспир и Мольер, Толстой и Боборыкин, Лесков и Лажечников, Надсон и Фет, Писемский и Достоевский, Белинский и Вальтер Скотт, вся «Нива» и все приложения к ней – добрая окрошка, из которой я, не все, конечно, понимая и в шкале ценностей не разбираясь, вынесла немало, а главное, пристрастилась к чтению даже трудных для одиннадцатилетнего ума книг.
То, что я считаюсь французской писательницей, почему-то стесняет тех, кто издает мои книги. Они стараются затушевать это, им кажется, что это измена. Но это никакая не измена, я осталась русской. В шестнадцати моих романах, изданных на французском, написано и о России, о русских. Разве можно мне было без России, когда часть России (семьсот тысяч человек) была здесь? Это была «Россия вне России». Книга под таким названием выходит у меня в Ленинграде. Я всегда думала о судьбе своей родины, и у меня, и у моей семьи нет вражды с русским народом. Мы помним, как в лихие годы нас спасали крестьяне, и потомки тех крестьян пишут мне сегодня письма.
Я хочу, если вашим читателям это интересно, рассказать о своей жизни, об эмиграции, о людях, с которыми я общалась. Моя память сохранила интересные исторические свидетельства. Я хорошо помню, к примеру, Гражданскую войну. Помню Троцкого, въезжающего на коне в Харьков, запомнилось почему-то, как красиво он сидел в седле. Справа от него – латышские стрелки, слева – китайцы. Мы же ждали Белую армию, потому что с Красной нам было опасно. Я жила рядом с «чрезвычайкой» и, одиннадцатилетней девочкой, дрожа от страха, подбирала раненых.
– Вы монархистка? Некоторые считают, что царский род выродился, деградировал…
– Я всегда жалела их, несчастных, и когда сегодня встречаю Великого князя, делаю маленький реверанс, потому что, как бы это выразить… не хочу воспользоваться революцией. Я не против царя, но при этом я предпочитаю конституционную монархию, ибо абсолютизм могут исповедовать совершенно отсталые люди. Если бы не было революции, то в России, возможно, была именно такая форма правления. На это был способен Александр III, но, поскольку убили его отца, он отошел от решительных действий. В Западной Европе шесть республик и шесть королевств. По-моему, королевства нисколько не хуже республик.
– Как вы относитесь к развернувшемуся у нас движению за канонизацию царя?
– Вы знаете, три поколения нашей семьи были либералы. Письма от потомков наших крестьян, которые относились по-доброму к хозяевам, подтверждают это. А жили мы верой в царя и Отечество. Но поскольку у нас отобрали царя и Отечество, у меня, как и у моего брата Димитрия Шаховского, осталась только вера. И мы не обеднели. Но канонизировать? Не знаю, как бы отнесся к этому мой брат. Я не богослов, но мне кажется, что вы торопитесь. Не знаю, что-то здесь не то… Мой брат говорил, что нельзя политику примешивать к церкви потому, что она стоит так же высоко над политикой, как небо над деревом. Вера очень сильна! Тому, кто верит, легко жить. Вера укрепляет.