Мои воспоминания
Шрифт:
— Разденьтесь. Да нет, совсем разденьтесь, до сорочки, и чулки снимите.
Чужие противные руки скользили по моему телу вниз к ступеням ног.
— Рот откройте. Распустите волосы. Можете одеваться.
Прощупывая каждую штуку белья по всем швам, подавала женщина мне их одну за другой.
Какая грязная, какая отвратительная профессия… Что ищут они в складках человеческого тела?
Едва я оделась, как в комнату вошел надзиратель и бросил на мой чемодан узелок с вещами, оставленными в камере. Оглянулся на женщину.
— Все, — сказала она.
Тогда он подхватил мой чемодан.
— Берите
И снова шли мы по коридорам, снова спускались по лестницам… Товарищи
Мы вошли теперь в огромную светлую комнату. Посередине ее стоял длинный стол. Рядом с ним надзиратель поставил мой чемодан, на стол я положила узелок.
Почему-то теперь, когда я понимала, что меня готовят к этапу, меня больше всего смущала моя шляпа, черная, газовая, как носили в то время, с большими полями. Куда ее деть? Не могу же я и в тюремный этап идти в такой шляпе! Вслед за мной в помещение, где составлялся этап, привели девушку, которая сперва показалась мне школьницей. На ней было темнокоричневое, почти форменное платье, которое едва прикрывало колени. На ногах ее были коричневые чулки и мягкие без каблуков туфли. Русые, растрепавшиеся слегка волосы спускались на плечи и были перевязаны большим черным бантом.
Она не была красива, но высокий матовый лоб и огромные серые глаза создавали впечатление исключительной чистоты и прелести. Лицо ее было очень, очень бледно. Я сразу догадалась — Сима.
— Катя… — чуть вопросительно сказала она — вот мы и вместе. Как я рада, что вы едете, что я не одна среди уголовных.
Мы крепко пожали друг другу руки.
— А как вы ехали сюда?
— Ну, сюда я ехала спецконвоем. Я все расскажу вам и про Соловки.
Дверь снова отворилась, в нее впустили целую группу заключенных, 4-х мужчин и одну женщину.
— Симочка! — воскликнула женщина и заключила Симу в объятия. Мужчины тоже окружили Симу, жали ей руки.
А дверь открылась опять. Одного за другим приводили мужчин. Один из них сразу присоединился к группе возле Симы. Другие два остановились возле меня. Мы познакомились. Один оказался с.-д. — ком, второй, к моему ужасу, тем самым студентом Киселевым, чью листовку показывал мне следователь. Как-то невольно заговорила я о ней. Сбивчиво начал объяснять Киселев, что это вовсе не была листовка, что это он для себя набросал свои мысли, вернувшись домой со студенческого собрания.
«Хрен редьки не слаще, — думала я, — хорошенькие юдофобские мысли про себя». К счастью, Сима обернулась ко мне.
— Это тоже наш товарищ и тоже едет на Соловки. Знакомьтесь.
— Это все наши товарищи, Катя. Александра Ипполитовна Шестневская, отделившись от группы мужчин, подошла ко мне.
— Вы первый раз арестованы и вот так идете в этап?
Я покраснела до ушей. На мне был черный шерстяной костюм, в котором меня арестовали, белая маркизетовая блузка с короткими рукавами и проклятая газовая шляпа с широкими полями.
— Ну, ничего, мы что-нибудь придумаем. В этап шерстяной костюм просто жалко. А в шляпе будет неудобно. Нужна косынка, а то волосы от грязи совсем пропадут.
Я указала рукой на мой чемодан. — Может быть там, в моих вещах…
— Ну и отлично. Что-нибудь подберем! Шестневская
— Наша группа, пять человек эсеров, едет из Вятской ссылки. В ссылке была большая колония ссыльных, с работой было трудно, и мы решили организовать кассу взаимопомощи ссыльных. Высокий пожилой мужчина — Студенецкий, а молодой красивый паренек — Никола Замятин. Вот тот маленький, полный — Иван Юлианович Примак. Это чудесный, замечательный человек! Рядом с ним Волк-Штоцкий. Этот совсем больной, у него туберкулез, как он будет жить на Соловках, не знаю. Есть у вас знакомые на Соловках?
— Нет, я там никого не знаю.
— Там, конечно, замечательные люди! Но в Вятке состав был сильнее. Один Рихтер… изумительный человек! Жаль, что вы не попали в Вятку. Хотя, может быть, и всю ссылку разбросают.
Взволнованность и возбуждение слышались в ее словах, в их торопливости.
Между Симой и группой мужчин шла речь о Стружинском. Я слышала уже о нем и его двух товарищах, фамилии которых я не помню. Они прибегли к самосожжению. Забаррикадировав дверь камеры и облив матрасы керосином, подожгли их. Они лежали в Вятской больнице. Товарищи говорили, что есть надежда спасения их жизни.
Товарищи оживленно разговаривали, когда раздался окрик надзора:
— Женщины, с вещами выходи! Мы вздрогнули. Нам не хотелось отделяться от мужчин.
— Почему это? Как же это? — сказала Александра Ипполитовна, — ведь все мы идем на Соловки; общим этапом. Сюда тоже шли все вместе. Я не пойду.
Студенецкий, он был старшим по группе, предложил надзирателю вызвать старшего по корпусу.
— Наши женщины всегда идут этапом вместе с нами. Едем мы в один и тот же лагерь. Почему вы вдруг отделяете женщин?
— Следуете вместе, значит будете вместе. Сейчас подчиняйтесь команде. Женщины без вещей выходи! Мужчины, берите вещи женщин и свои, стройтесь!
Сима и я угрюмо двинулись к выходу. Александра Ипполитовна с полными слез глазами пошла за нами.
— Зачем она плачет? — шепнула мне Сима. — Разве при них можно плакать?
Я не все принимала в Александре Ипполитовне. Но многое, очень многое можно и должно было ей простить. Молодая женщина, женщина с головы до ног, со всеми женскими качествами и недостатками, красивая, заботливая, добрая, с ярко выраженным инстинктом материнства, неведомыми мне путями пришла она в партию. Но пришедши в нее, никогда не поколебалась, не отступила. Первый раз она была арестована на 8-ом месяце беременности. Всю оставшуюся беременность провела она в Бутырской тюрьме. В тюремной больнице родила она сына. Вместе с ребенком в этапном порядке ее направили в ссылку. В этапе ребенок умер. В пятой ссылке Александра Ипполитовна забеременела вторично. Беременную, ее снова бросили в тюрьму и в этап. В этапе произошел выкидыш. Еще не вполне оправившуюся, ее везли этапом на Соловки. Она крепилась, она держалась. Только бы не отстать от товарищей, не остаться одной. С болью смотрели на нее наши товарищи, мужчины.