Мои знакомые
Шрифт:
— Ладно, — сказал Сан Саныч, — сосну-ка часок, а ты марш наверх, подвалит буксир — свистнешь.
И потянулись дни, один похожий на другой, а все же чем-то отличавшиеся и потому таившие интерес. Не просто это было: причаливать, брать концы при сильном ветре, а ветер тут, на Балтике, капризный, с дождевыми зарядами, постоянно менял направление… Он уже уверенно крутил штурвал, сам запускал двигатель, чистил компрессор, и то, что раньше пугало, казалось угрожающе загадочным, сейчас было проще простого, только управляться со всем хозяйством нелегко. Еще приходилось чистить и драить палубу, кубрик тоже был на нем. Сыч с Цыпой по-прежнему
Его уже знали на судах, окликали по имени: «Давай, Сань, подгребай!», «Службе порта салют!», «Как там твои иждивенцы, во сне не померли?», «Завтра с утра не забудь, ждем!» Дважды он дозаправлял «Жемчуг», что-то там не ладилось с энергосистемой, и судну предстоял лишь короткий рейс в Северное море за сельдью, а после в док. Обо всем, как и о многом другом, знал он от моряков. Особенно привечал его знакомый из портофлота, оказавшийся старпомом. Сам он только недавно вернулся из рейса и теперь в ожидании захворавшего сменщика следил за ремонтом. Он угощал Саньку сигарами и зарубежным тоником в пестрых банках. Сигары он прятал для шкипера, тоник с привкусом кофе был хорош. Отпивая из высокого бокала, он отвечал на вопросы старпома или внимательно слушал его объяснения, как ищут косяки, назначение эхолота, о котором старпом зачем-то толковал ему со всякими подробностями, расспрашивая между делом о семье, о матери, и при этом называл Саньку земляком. Сам он был из глухого сельца в Казахстане, рос без отца, погибшего на фронте, и вот вышел в люди собственным трудом и старанием. Перед Санькой не хвалился, но это и так было ясно. Здесь, на корабле, он был совсем иным, чем казался раньше в приемной, говорил степенно, без наигрыша.
— А шкипера зря сигаретами балуешь, он что, подношения любит? Как бы не принял тебя за подлизу, таким ходу не дают, всю жизнь на побегушках.
— Я ж от души, — удивился Санька тому, как близко к сердцу принимает старпом такую мелочь. — Да и он вроде добрый…
На последнем слове он запнулся, вспомнив недавний разговор со шкипером, оставивший в душе осадок. И сам не понял зачем выложил перед старпомом все до словечка. Тот протянул ладонь: «Верни сигары!» Сломал и бросил в корзинку.
— Обойдется твой шкипер… Каков наездник, нашел себе тягло! На пять лет вперед! Сам выпивоха, оттого и списали с судна. А насчет малого и большого он прав, да только у самого ни малого, ни большого. Развел бардак на барже, а как подчиненным ткнешь, если сам такой, рыльце в табаке, то-то и оно. Командир без авторитета — ноль. Рыба снулая!
У самого-то старпома авторитет был. Это чувствовалось по тому, как он отдавал приказания забегавшему боцману, механику, скупо, дважды не повторяя и ни разу не повысив голоса. А как обращались к нему? Весело, вежливо, не сразу решаясь перебить их беседу. А ведь он немногим старше был Саньки — без году неделя из мореходки.
— Вместо турус на колесах напомнил бы шкипер о тебе Ивану Иванычу, портофлоту. Его дело хлопотать, тем более твоя старательность всем видна, да, да, в порту каждый как на ладони. А то сам бы пошел, а что? Не в санаторий просишься — в море. И без глупых стеснений, характер надо иметь — раз моряк. Говорил я тебе уже? Не помнишь? Ну так запомни. Уважай сам себя, тогда и другие уважат! А пока знай свое — работай,
ЛЕНКА
Работа, между прочим, пошла Саньке на пользу, исчезла мешковатость, медлительность, тело стало крепким, он чувствовал каждый мускул и, хотя еще не брился, порой брал осколок шкиперского зеркала, не без смущения оглядывая загорелое, крепкое от ветра лицо.
Даже Ленка, однажды повстречав его возле столовой, словно бы даже не узнала его в новенькой выходной робе, ахнула, покраснела отчего-то и хотела прошмыгнуть мимо, но он окликнул ее, и она с готовностью остановилась вполоборота, дескать, некогда, и руку отдернула, едва он попытался поздороваться. Она все еще ждала чего-то, вот-вот уйдет: может быть, объяснения, почему не пришел тогда, как уговаривались. Было какое-то ощущение страха, неловкости и вины перед ней, понуро стоявшей в ожидании. Он торопливо и комкано стал что-то бормотать про ночную тогдашнюю вахту, чувствуя, как отчужденно ловит она каждое слово, вскинув подбородок и насмешливо оттопырив нижнюю, чуть припухлую губу.
— Ну как, — спросила, — как дела?
— Отлично!
Как будто его за язык дергали. Ее бы урезонить, мол, шел вот к тебе душу отвести, а вслух соврал этак небрежно, аж самому тошно стало.
— На учебу вот пошлют.
— И скоро?
— Ага.
— Поздравляю. Капитаном станешь, возьмешь себе замуж какую актерку или докторицу судовую. Вместях плавать…
— Ты что?
— Ничего. Сейчас бы не встренул, небось и не искал бы. Хотя тут ведь порт большой, отыскать мудрено. А и мне не шибко нужно.
— Лен… ты какая-то чудная.
— Ага, я чудная, я очень чудная, — знакомо, с неожиданной злостью зачастила она, не давая вставить слово, — одним словом, дрянь девка, ты со мной не водись, не советую. — Его кинуло в пот, мимо шли люди, и он не знал, куда деваться от их взглядов и как ей сказать, что она неправа. — Вот, миленький, понял, прими совет.
— Ага…
— Что ага?! Мы только друзья — не больше. Понял? И я не дурочка…
— Н-не знаю… не пойму я…
— Ах, не знаешь, ну думай, может, что и поймешь.
Она круто повернулась и упорхнула в приоткрытую дверь. Еще крикнул вслед, хрипло, с нарочитым, отчаянным смешком: «Лен! Постой!» Куда там, будто и не расслышала.
Посидеть бы с ней рядом, за столиком в кафе, после баржевой самодельной пищи попробовать нормальной еды, но идти следом он просто не мог, да и есть расхотелось. Так он простоял в тоскливой растерянности и лишь сейчас понял, что наряжался в надежде встретить Лену, да ведь теперь не объяснишь. «Только друзья». А что ж тут плохого — быть другом? Что за девка, что они за люди, толком не поймешь, чего хотят. Все в башке перепуталось.
Он вернулся на баржу, переоделся в грязное и вышел на палубу.
— Со свиданьицем, — сказал Цыпа, — что ж так скоро, любовь у тебя как у воробья.
— Заткнись, — ответил Санька, исподлобья упершись в коротышку.
С того случая он перестал его бояться напрочь и всякий раз лез на рожон, но Цыпа вроде бы даже остерегался его, не принимал ссоры.
Глухо, с подвывом работал насос, качая в баки горючее, шла легкая зыбь, и берег, казалось, чуть колыхался за кормой, Санька все еще ждал, вглядываясь в снующих на причале рабочих, словно еще надеялся — не мелькнет ли алая косынка.