Мои знакомые
Шрифт:
Страх возник мгновенно, сковал движения.
— Женька-а! — кричал из рубки Харин своему помощнику. — Где ключ семь на девять? Дай плоскогубцы!
Женька, кудлатый, как цыган, готовно скалил белые зубы. Он запросто ориентировался в этом грохочущем аду. Но ведь ему тяжело одному. И я тоже решил помогать. Правда, к рубильнику, над которым висела жестянка с черепом, я не подходил, но зато старался по мелочам: обходя опасные места, таскал ключи, ветошь. Миша брал все это не глядя, лишь коротко ронял свое неизменное: «Ага!»
Иногда
— Жень! Камень во всасе. — Нажатием кнопки поднимал из воды трубу — всас, с ее ощеренной морды стекала вода и глина. Женька, весело ругаясь, выковыривал ломом камень.
На берегу возникала трепещущая на ветру фигурка в белом — дежурная по дамбе Шурочка.
— Эй, копуша! — кричала Шурочка. — Давай темпы, а то усну.
Губы мои растягивались в усмешке, но, взглянув на Харина, я тут же сникал.
Машинист рассеянно смотрел перед собой, на реку. В его светлых глазах плыли облачные тени.
«Прямо идол какой-то, — думалось мне, — словом не перемолвится».
Позже я понял, что это просто-напросто отрешенность от всего, кроме работы. И еще деликатность: Харин, видимо, понимал, что творится со мной — неумехой, но великодушно молчал. Он знал цену себе и людям.
У него-то цена была. Неразменная! Я вскоре в этом убедился. Харин знал снаряд, как свою ладонь. И все умел. И деталь заварить, и мотор собрать, точно, на слух определить поломку.
Меня он потихоньку стал обучать премудростям управления. Нажмешь кнопку — машина послушно двигается, якоря тянут ее то в одну, то в другую сторону, а задние сваи — «шаги» — вперед. Знай нажимай да следи за шкалами, чтобы давление было в норме. Здорово! Учиться вообще хорошо. Легче, чем самому работать и за все отвечать. За спиной Харина я чувствовал себя, как за каменной стеной.
Да что я. А другие… Миша то и дело ездил на выручку к соседним земснарядчикам. А иногда после смены, когда отдыхал дома, его будил робкий звонок начальника участка.
— Миш, там у Галаги что-то с мотором, подмогнуть бы… А я тебе отгул. Если, конечно, согласен…
— Ага, — откликался Миша и через минуту натягивал на себя промасленную робу.
Жена его, Нина, веснушчатая, тоненькая, что стебелек, прямо из себя выходила.
— Ну что за человек, — говорила она, заталкивая мужу в карман бутерброд. — Они там без рук, что ли? Кто везет, на того и кладут!
Но уж если Харину приходилось туго: заныривал на дно ключ или кончалась дефицитная набивка для сальников, Миша, бывало, лишь кивнет Женьке:
— Сгоняй-ка к Галаге. Займи.
И запасливый Галага, дрожавший над каждой гайкой, доставал из трюма моток набивки, кряхтя, отрезал кусок под угрюмое ворчание Женьки:
— Что ты жадишься, скважина! Больше отмеривай, а то Мише свистну.
Веселый, задиристый Женька буквально молился на своего старшого, во всем признавал
— Дай пожму пульт, отдохни, — просил он Мишу. — Двужильный ты, что ли?
— Конечно, дай нам на пару, — несмело вставлял я, все больше проникаясь симпатией к молчаливому работяге и умельцу Харину. — Вон на других снарядах отдыхают. Час положено, законно же!
В самом деле, в ночной тишине лишь один наш снаряд не умолкал ни на минуту, брызгаясь светом фар. Сроки поджимали, в пятилетке участку предстояло намыть еще не одну предмостную дамбу-дорогу. Но на каждом шагу стопорили естественные трудности. Вот и здесь часть дамбы проходила по болотистой приокской пойме. Поэтому и выдвинули лучший, харинский, земснаряд на самый стержень Оки, на донную гальку. Галька шла тяжело. Земснаряд, усами тросов привязанный к раскинутым якорям, дрожал как в лихорадке. С визгом подымались и опускались сваи — шаги. Стрелки амперметра метались в круглых выпученных шкалах. Маневрировать надо было быстро, и Миша не мог никому доверить пульта.
Потный, с обострившимся лицом, он по-прежнему казался мне идолом, но уже добрым, всемогущим и знающим. А мы с Женькой были вроде ангелов-хранителей, причастных к высокому мастерству. Правда, внешне оба скорее походили на чертей — перепачканные, мокрые от бесконечных лазаний по трубам.
Иногда ночная река озарялась плывущим заревом теплоходных огней. В этих огнях, в непривычных наплывах легкой музыки было что-то щемящее, полузабытое. Мелькали в распахе тента фигуры танцующих. В такие минуты я испытывал смешанное чувство отчуждения и гордости. Залитые светом, сжимая в зубах папиросы, мы с Женькой замкнуто красовались в окне рубки, словно на виду у всей Вселенной. Лица в мазуте, кепки набекрень: вот, мол, какие мы, рабочие люди.
Женька запускал вслед туристам этакий словесный штопор. Так было и сегодня. Теплоход прошел, в полосе нашего прожектора высветился кусок моста, часть гигантской дуги, той самой, ради которой люди не спали ночами, ковыряя речное дно. Голубовато вспыхивала сварка, словно над рекой рождались и умирали звезды. Монтажники в масках, похожие на марсиан, копошились возле крана, подававшего бетонные кубы.
От моста закричали:
— Эй, гиды, есть курить?
— Обедняли? — огрызнулся Женька. — Догоняй теплоход, а то там буфет закроется!
Обычно Женька не очень-то был щедр на курево. И то сказать: у самих ночь длинная. Но сегодня, все еще глядя в синюю темь, проглотившую последние огоньки теплохода, машинально вытащил пачку и, когда у борта захлюпали весла мостовиков, не глядя, кинул ее — точно на бак.
— Если подмокли, сваркой подсуши!
«Что это с ним?» — подумал я.
…Уже перед самым рассветом серебряную от прожекторов дорожку воды пересекла лодчонка от берега. В ней маячила фигура в косынке. Шурочка! Мы как раз устроили маленький перекус — хлеб, молоко. Труба была приподнята, вода промывала дюккер.