Мои знакомые

Буртынский Александр Семёнович

— Когда ж эта бодяга кончится? Ты ж изобретатель — думай.

Он и без того думал-передумал, как их лучше обрабатывать, эти чугунные коллекторы, которых требуется чертова уйма: на экскаваторы, другие машины. А что, если вообще… чугун по боку, заменить его более легким металлом ну скажем, алюминием?!

Эта мысль исподволь, точно ручеек меж камней, подтачивая проход, просочилась и стала все слышней — о замене заговорили токари, осаждали технологов. Те нет-нет да и перекидывались словом с ним, Поликарповым,

даже не подозревая, откуда все идет. Он поддакивал, сдерживая волнение, приводил свои доводы — практические.

Однажды в обеденный перерыв позвал его начальник цеха Барсуков, человек одновременно и мягкий, и строгий. Вышел из-за стола навстречу, коренастый, сутуловатый, с моряцкой едва заметной раскачкой, походил взад-вперед по своей конторке, искоса смерил взглядом хлипкого Николая Иваныча.

— Не догадываешься, зачем?

Николай Иваныч пожал плечами — слукавил. Барсуков тяжело рухнул на скрипнувший стульчик, сказал, постукивая пальцами по столу:

— Насчет алюминия — твоя идейка?

— Ну.

— Так и думал, — зевнул устало в кулак, горстью сгоняя с лица морщины. — Между прочим, сам давно думал, колебался, а тут как с неба упало… Если двое подумали об одном — это кое-что значит. — И неожиданно улыбнулся. — Сегодня встал чуть свет, и все картины себе рисовал. Представляешь, если удастся заменить чугун, литейку разгрузим — раз, огромная экономия в масштабе завода…

— А в нашем, цеховом?!

— Само собой! Станки освободятся от тяжелой обработки.

— Загрузим другими деталями!

— Будь здоров. Да и качество — на потоке!

В эту минуту они были похожи на двух мальчишек перед дальним заманчивым путешествием. Впрочем, какое уж тут путешествие — работа!

Николай Иваныч от радости, что ли, даже слабость почувствовал, присел, лихорадочно размышляя над тем, что предстоит сделать. Прежде всего изменить внутреннюю конструкцию нового корпуса, тут какие-то зацепы понадобятся, значит — сварка?

— Можно ли алюминий варить с нужной прочностью?..

Он произнес это вслух, увидел слегка вытянувшееся лицо начальника цеха, точно тот беззвучно присвистнул.

— Так у тебя, я вижу, все на колесах? Ай да мы… Ну вот что, — и стукнул ладонью по столу. — Считай, заметано. А сварщика тебе обеспечу…

Лед тронулся, все сдвинулось с места как-то сразу — просмотрели чертеж, к делу подключили технологов — и эта видимая легкость даже смущала Поликарпова. К вечеру, разговаривая с мрачноватым на вид конструктором Суховым, который сам его отыскал, Николай Иваныч старался скрыть радость, говорил сдержанно:

— Нужен не просто сварщик — профессионал! Тут малейшая спотычка, и дело подмочим. Этого нельзя допускать… Пойдут сомнения, уж я знаю.

— Что это ты такой мнительный стал, Иваныч?

— Как бы не сглазить… Так насчет сварки.

Тонкое шитье. Спецприпои понадобятся, материал определить, температуру…

Сухов некоторое время раздумывал, сказал, оживившись:

— Хорошо бы Руслова, золотой старик. Полсотни лет на заводе… Погоди, я попробую через главного. Может, получится.

Прошло дня три. Николай Иваныч занимался привычным делом: монтировал новую оправку, налаживал станки, к новичкам был особенно придирчив — вечно у них поломки, надо же, черт возьми, чувствовать станок. А своего ученика Сашку Вострикова вовсе отстранил от работы:

— У тебя же шпиндель бьет, ты что, глухой? Завтра насадка полетит… Сколько раз говорил — срежь патлы, они тебе уши позакладывали. Стоишь за станком — ворон ловишь.

В сердцах махнул рукой и отошел. Проходивший мимо предцехкома Неретин сказал, не то шутя, не то с укором:

— Береги нервы, Иваныч.

— А кто технику будет беречь?

— Больно ты строг с ним. Меня когда учил, добрей был.

Поликарпов молчал, постукивая по ладони ключом. Сам не мог понять, что с ним творилось, каждый пустяк раздражал.

Вечером, часа за два до конца смены, услышал голос табельщицы:

— Николай Иваныч, вас сварщик ищет.

Не сразу поверил. Только сердце — бух-бух — опережало шаги. Почти бегом кинулся к выходу.

Чуть погодя оба они, Николай Иваныч и золотой старик Руслов, уже колдовали на стеллаже, где поблескивал образец корпуса, изящный и легкий даже на взгляд. Старик готовил примеси, налаживал горелку, бормоча под нос. Потом отложил все свое хозяйство в сторонку, достал сигареты.

— Прежде говорили — помолясь, начнем. А ты не куришь?

— Нет. Бросил. Язва была.

— А теперь?

— Вроде зарубцевалась.

— А чего ж не куришь?

— Не тяни душу. Как думаешь, получится? — И, заметив, как сдвинулись косматые брови Руслова, торопливо добавил, стараясь задобрить сварщика: — Правда, ты полсотни лет на заводе?

— А ты думал, орден за так дали? У тебя-то есть?

— Есть.

— Тоже, видно, не зря дали. А может, авансом?

Николай Иваныч, будто не расслышав, переспросил:

— Так, говоришь, шов выдержит?

— Экий ты… торопыга. Заранее кто знает? — не без ехидства добавил Руслов, регулируя жужжащее пламя. — Вот у нас здоровый мужик в подъезде жил — трах, и помер. А другой хиляк до восьмидесяти со всеми болезнями тянет. Так что неизвестно, отчего у тебя язва кончилась…

— Алюминий вообще-то варится на такую прочность?

— Я, брат, чего только не варил, кроме борща. Борщ старуха варит. Наверное, подогревает уже в третий раз, меня дожидаючись, а я с тобой канителюсь. А ты спокойно покурить не даешь. Будет тебе крепость, хоть на танк ставь, не то что в экскаватор.