Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя
Шрифт:
Полное понимание невозможно. Психоаналитики это знают и примирились с этим, пусть и не всегда в этом признаются.
Я не всегда понимала его молчание, но кое-что уловила и хотела бы сказать ему:
«Слова предают тебя? Ты сомневаешься, что они могут преодолеть расстояние между твоей мыслью и ее выражением? Ты не можешь их произнести? Когда-то твои нежные слова обернулись против тебя и причинили тебе боль, ты был пойман в западню слов, они вышли из-под твоей власти, они были испорчены, извращены, урезаны, обнажены, всеми услышаны, повторены, заезжены. Однажды твой секрет раскрылся,
Над тобой и твоей нежностью насмеялись. Ты разозлился на слова, и они стали твоими противниками? Итак, ты вступил в войну не с любовью, но со словами любви. Но внешне и то и другое выглядит одинаково, ты это знаешь? Если из-за противоречий между языком твоего тела и твоим молчанием я не смогу понять тебя, то однажды я уйду».
Но вот он позвонил, и я забыла все свои вопросы, все претензии; я сдалась.
Его голос преображал меня, его слова, даже самые обычные, звучали для меня как откровение, и горечь исчезала. Жизнь становилась простой и понятной.
Молчание заключает в себе притягательность извращения. Оно затянуло меня.
14
E-mail Идиллии Клементине
Я поклялась себе, что однажды смогу заставить этого типа заговорить! Я заставлю его болтать, как сорока, как консьержка, как завзятая сплетница! Он уже не сможет остановиться! Кроме шуток, иногда я ощущаю себя настолько неудовлетворенной, что так и слышу голос моего психоаналитика, спрашивающего: «Какова внутренняя схема возникновения одних и тех же сложностей?» Это один из тех вопросов, на который я пыталась ответить четыре года подряд, но безуспешно.
E-mail Клементины Идиллии
Я хочу, чтобы ты сэкономила на психоаналитике: у тебя никогда не было сердечных ран, еще со школьных времен ты всегда пользовалась успехом у мужчин, и вот ты воспользовалась появлением этого таинственного красавчика, чтобы узнать, что такое любовные переживания! Но это глупо — ты уже старовата для них! Это как болезни вроде свинки, скарлатины и ветрянки — ими лучше всего переболеть в детстве, лежа в кровати рядом с постером Гаррисона Форда.
Тебе всегда нравилось разговаривать в постели до трех часов утра, и я предсказываю, что твоя неудовлетворенность будет только расти! Идиллия, поверь мне, тебе лучше прекратить все это, пока не поздно! Не заражайся любовными страданиями — я знаю, что это такое, и могу тебе рассказать в красках!
15 Забастовка на 63-й линии
Поль, мой юный коллега, принес мне свою диссертацию, о которой я почти сразу же забыла. Затем наш директор сообщил мне о своем близящемся уходе на пенсию и о том, как его это огорчает, потому что он еще «в полном расцвете сил». Все это мало меня трогало, я оставалась немой и безучастной, думая лишь об одном: побыстрее сесть в автобус и снова встретиться с Жаном — в молчании, как в прошлый раз.
Я избегала всего, что нарушало музыку молчания. Я любила это молчание и Жана,
Я скользила, я тонула, у меня слегка кружилась голова, как бывает, когда куришь рано утром. Молчание опьяняло меня, зачаровывало, преследовало, оплодотворяло, отделяло от всех, осеняло. Весь остальной мир, казалось, не существовал; и однако я знала, что в один прекрасный день неизбежно спрошу:
— Что творится у тебя в голове?
Ты слишком сильно увяз в трясине молчания, ты топишь в ней слова, уже готовые сорваться с губ, ты проглатываешь их, душишь — это так трудно; неужели для мужчины сложнее говорить?
Для того чтобы раскрыть женщине свою душу, нужна смелость, и у тебя нет этой смелости.
Я могла бы позвонить тебе по «твоей линии», раз уж, несмотря на все оговорки, ты меня к ней допустил; но ты меня заражаешь, смущаешь, подавляешь, зажимаешь мне рот, и теперь я боюсь слов, боюсь их неточности, боюсь оказаться смешной, если разоткровенничаюсь и не услышу ничего в ответ.
Твое молчание тоже иногда лжет, оно маскируется, играет и скрытничает, потому что ты хитришь сам с собой.
Надменность молчания, скупость молчания, трусость молчания...
Ты хранишь почти все в тайне, и из того, что ты мне открываешь, я должна, как на рынке, отбирать лучшее — крупицы правды, которые ты роняешь, сам не желая того.
Было бы заблуждением эти редкие откровения принять за искренние.
Твои слова порой устраивают тебе ловушку: они противоречат твоим жестам, не сочетаются с ними. Когда такое случается, именно в беспорядке твоих лихорадочных мыслей, затопляющих меня, я могу уловить то, что поддается расшифровке, зная, что, если слова будут для меня слишком ясными, ты обязательно скажешь нечто противоположное несколько мгновений или несколько дней спустя.
Ты возникаешь повсюду — между строк, между точек, в компьютере, под столом и в скуке, которая исходит от окружающих. Раньше я думала, что мы помним людей по их словам, письмам, песням; ты остаешься в запахах, ощущениях, чувствах, жестах, в воздухе и дуновении ветра. Порывы ветра разрывают тишину, пустота вращается, и я вместе с ней...
Я ничего не говорю — ты вынуждаешь меня молчать.
Ты ведешь в этой игре, а я следую за тобой.
Мое молчание — молчание испуганной, плачущей, заблудившейся, подчиненной, побежденной, второстепенной, сопровождающей; молчание-тюрьма, молчание-кляп, ненавистное и восхитительное; я не знаю, как от него освободиться. Я не знаю, к какой цели ведет это молчание, не имеющее ни начала ни конца, беспредельное, бесплотное. Я хочу протестовать — но против чего?
Однажды я заговорю и уже не смогу остановиться, однажды я скажу тебе все и брошу мои слова на волю случая, не заботясь о том, пробьют ли они стену твоего молчания. Когда я заговорю, партия будет закончена.
Напротив остановки 63-го автобуса — продуктовый магазин. В этот вечер я собиралась купить макарон, помидоров, свежей сметаны, пармезана, оливкового масла, бутылку итальянского красного вина и снова вернуться к доверительным беседам, шуткам, придиркам, поддразниваниям, легкости, реальности; я собиралась пригласить Лорана или Лионеля — кого-то из мужчин, с которыми можно просто поговорить.