Молчание
Шрифт:
Ее мать сняла телефон с крепления и вручила его дочери.
– Пицца, – сказала она и направилась прочь из кухни. Кухня была чертовски тихая в ее отсутствие, но Эмма набрала номер и нажала кнопку, которая означала “тот же заказ как и предыдущий”. Тогда она повесила трубку и уставилась на свою собаку. Собака, с седой шерстью на морде, более четкой в кухонном свете, чем в свете уличных фонарей, уставилась на нее, виляя обрубком хвоста.
Она снова извинилась, вероятно, он подумал, что она имела в виду: "Я буду кормить тебя." С другой стороны, она выложила из банки еду в его тарелку, и
Эмма задумалась, наблюдала она за нею или за Лепестком. Она немного сомневалась.
Когда Эмма была взволнована, она часто затевала уборку, и бог свидетель – кухня вполне подходила для этого. Она принялась убирать тарелки, второй дом которых был на полке для сушки. У нее была домашняя работа, но большую часть из нее она прочитала, и как все нерешительные люди, она знала, что уборка все еще считалась работой, поэтому, она могла и не делать домашнюю работу и чувствовала, что она совершила что-то.
Но когда дверной звонок зазвонил, Мерси спустилась вниз по лестнице, чтобы ответить, она заплатила за пиццу и принесла ее в кухню. Она выглядела усталой, но решительной, и у нее была улыбка на лице. – Я сожалею, Эм, – сказала она. – Я не знаю, что произошло со мной там. Стрессовая работа.
Эмма приняла это. Она обычно спрашивала, что вызвало напряжение, но она в действительности не любила слушать свою мать, лгать, поэтому, она сдержала вопрос в себе и кивнула вместо этого. Она также получила тарелки, салфетки и стаканчики, потому что ее мать не любила пить из банок.
Они взяли все в гостиную, в то время как Лепесток шел между ними.
Коробка с пиццей была приостановлена в воздухе, выше него, конечно. Он очень хорошо научился пытаться есть из коробки, когда они ставили ее на стол в кабинете. Он не был, однако, слишком хорошо обучен, чтобы сидеть перед ними и просить, и у него были обычные влажные глаза щенка, даже в его девять лет.
Эмма покормила его своими корками.
Он запрыгнул на кушетку около нее и втиснулся между подлокотником и ее рукой, что в действительности означало, между подлокотником и половиной ее коленей; ей пришлось есть на его голову.
Ее матери не нравится есть с включенным телевизором, но даже она не смогла выдержать неловкое молчание, сдалась и взяла в руки пульт. Они провели свой ужин, щелкая по каналам.
Эрик стоял на кладбище ниже той же самой темной ивы, к которой он прислонялся в течение половины предыдущей ночи. Он не носил очевидного оружия, и он не потрудился взять с собой какое-нибудь менее заметное средство защиты, потому что он не нуждаться в них.
Он хотел нуждаться в них. Он хотел нуждаться в них прямо сейчас в этом месте, но не имело значения, что он хотел; почти никогда не имело.
Кладбище было тихим. Отдаленный звук автомобилей не изменял этого, он создавал фон. Его ночное зрение было хорошим, оно всегда было хорошим. Но он уставился в никуда. Он раз или два повернулся и ударил по дереву,
"Нет Эммы", – горько думал он.
Эмма.
Он напрягся.
Я никогда не ошибался прежде. Я не ошибаюсь теперь. Она приблизилась, появляясь из леса надгробных камней.
– Она влиятельна, Эрик.
– Вы должны ошибаться, – сказал он ей, мрачный и тихий. Он ожидал услышать аргумент, и был удивлен, когда его не прозвучало.
– Я... оставлю это на твое усмотрение, – сказала она наконец. – Я не буду пока звать других.
– Почему?
– Потому что она другая, в моих глазах, и у меня есть причины сомневаться относительно этого чувства. Ты знаешь почему.
Эрик сглотнул и обратил свое внимание на кладбище, которое оставалось пустым всю оставшуюся часть ночи.
Глава 5
Эmma проснулась утром в пятницу, которая имела преимущество перед формальным днем в школе. Это значило, помимо всего прочего, что ей на самом деле не нужно думать, что надеть; она собиралась одеть юбку-плед, пиджак и белую рубашку. Галстуки были необязательны, если вы не были мужчиной, хотя почти все девушки носили бессмысленные тонкие кожаные штучки. Они часто носили макияж по пятницам, а также, еще и потому, что было не слишком много других вещей, которые можно было носить, чтобы выделиться.
Эмма, например, не носила сережки. Однажды увидев, как малыш хватает висящий обруч и – буквально – разрывает мочку уха подруге из седьмого класса, вылечило ее от растущего желания когда-либо проколоть себе уши. По общему признанию это рассматривалось как странность, но это были ее уши, и она хотела сохранить их в сочетании с другими частями лица.
Она тратила больше времени в ванной по пятницам, которая была разработана в таком стиле, чтобы подходить под утренний график домашнего хозяйства Холл, отчасти потому, что ее мать валялась в кровати до последней минуты.
Эмма закончила одеваться и спустилась вниз. Она рассчитывала, что на кухне будет тихо – так и было. Лепесток был активный, но не счастливый. Матери еще не было в кухне. Эмма взглянула на часы и вздрогнула. Она сделала кофе, потому что, если ее мать все еще не спустилась, она будет нуждаться в нем, взяла молоко, чернику, хлебные злаки и накрыла стол.
Она остановилась по дороге, чтобы взять салфетки и крикнула вверх, подождала пять секунд, чтобы услышать что-то вроде ответа, не расслышала невнятные слова, которых было несколько – и продолжила свой путь. Когда ее мать спустилась, гремя в спешке, она вручила ей кофе и проводила ее к стулу. Это было неловко, потому что Мэрси не спала.
А с другой стороны, учитывая последние несколько дней? Нельзя сказать, что она была бодрая. Они поели в относительной тишине, потому что Лепесток вылизал тарелку с сухим кормом и пытался попрошайничать. Он фактически не любил ничего из того, что его хозяйки ели этим утром, но это никогда не останавливало его.
Эмма, нетерпеливо подбирала аргументы для матери, чтобы сообщить ей, что она не идет в школу сегодня. Когда время приблизилось к 8:00, она разочаровалась в этой идее, и вместо этого сказала: