Молчание
Шрифт:
Стало слышно, как захлопнулась крышка и вскоре на балкон вышла Эма. В махровом халатике, со следами от сна на юном лице, но уже с витиевато уложенными волосами.
Эму с детства никто не считал красивой и мама, Ирина Эдуардовна в шутку, но методично напоминала об этом. И уши не те, и нос крупноват, и вес лишний. Папа Леонид Александрович старался хвалить, но Ирина Эдуардовна сразу принималась отчитывать его: «Зачем вводить дочь в заблуждение, пусть делает ставку на ум и образование».
– Привет, Глеб, – ответила Эма.
– Ты чего с утра грусть развела на весь двор.
– Еще экзамены, не забыл?
– Не, я уже все, на низком старте! – воскликнул Глеб и добавил тише, – ты что решила – со мной?
– Не знаю, – также вполголоса ответила Эма.
– А чего такая грустная?
– Я не грустная. Задумчивая. Пока играла, размышляла. Вот сейчас мы здесь. Весна, запах сирени, выпускной, все живы и здоровы и, кажется, так будет всегда…
Она сделала паузу и долгим взглядом посмотрела на Глеба.
– А если нет? – продолжила Эма. – Жизнь, как в слепом отборе, выбирает сама, кому остаться, а кому…, – Эма взмахнула рукой, – раз и словно не было ничего. Ни весны, ни запахов. Ни-че-го.
Она устремила взгляд светло-серых глаз в ясное весеннее небо.
– И совсем непонятно, что дальше, по ту сторону.
– Философский вопрос, – произнес Глеб, почесав затылок. – Я думаю, что ничего. Пустота. Или, как вариант, перерождение. Главное, чтобы во что-то путное. Не в червя какого или свинью, а снова в человека. И хорошо бы подальше отсюда.
С балкона этажом ниже послышалось сначала кряхтение, затем раздался надрывный кашель курильщика.
– Не в червя, – услышали они скрипучий голос, – в корм для него. Не сразу конечно, полежишь в земельке, погниешь маненько.
Сосед Василий, в тельняшке и кожаных тапочках, сгорбившись и заложив ногу на ногу, сидел на своем балконе. Худой, с сигаретой, зажатой в желтых, прокуренных зубах, убежденный атеист Василий никогда не упускал возможность поспорить на тему религии, чем неизменно вызывал крайнюю степень недовольства жены.
– Фу ты, Васька, нехристь, черт свинячий! – тут же прозвучал из окна громкий голос бабы Зины, жены Василия. – Чего ты мелешь языком своим поганым?!
Она вышла на балкон, привычно хлестанула мужа кухонным полотенцем и, перегнувшись через перила, взглянула снизу вверх на Эму и Глеба.
– Не слушайте его, ребятушки! Все там есть, и рай, и ад. Ад припасен для таких, как мой алкоголик, – баба Зина одарила мужа гневным взглядом. – Зараза, всю жись мне испортил.
– Не испортил, а скрасил. Где бы ты еще такого, как я нашла. Так бы сейчас в девках и шастала, – ответил ей Василий.
– Тьфу на тебя, – плюнула баба Зина в сторону мужа и снова посмотрела наверх. – А вы милые, главное, живите по чести, не предательствуйте. И будет вам счастье и на этом, и на том свете.
На балкон в таком же халате, как у дочери, вышла Ирина Эдуардовна.
– Утреннее собрание философов объявляю закрытым. Эмилия, живо завтракать, одеваться, краситься и на «Последний звонок». Глеб, тебя тоже касается.
– А можно я сегодня не буду краситься? – умоляюще произнес он.
– Все шутишь, –
К началу успели, и весь день промчался, как один миг, а вечером обе семьи собрались отметить важное событие в жизни детей. Старшая сестра Глеба – Александра – окончила школу два года назад и уже училась в Михайловской военной артиллерийской академии на инженера-программиста. Этот путь Александра выбрала по воле отца. Она и не спорила, усмотрев в этом очевидные плюсы близости к большому скоплению представителей мужского пола. На тысячу курсантов юношей всего десять девушек.
Но главную надежду на продолжение рода и династии Анатолий Бабицкий возлагал на сына, не подозревая, что тот имеет на жизнь совсем другие планы.
– Давай объявим вместе. Может, они так легче воспримут, – предложил Глеб, стоя с Эмой на лестничной площадке.
– Давай попробуем. Но если честно, я сильно сомневаюсь в успехе.
– Не знаю как ты, а я настроен решительно. Все равно уеду, даже если они меня повяжут и запрут под замок. Сделаю подкоп, как граф Монте Кристо и сбегу.
– Монте Кристо, – с улыбкой заметила Эма, – в общей сложности делал подкопы больше трех лет.
– Я сумею быстрее.
Когда вечером за празднично накрытым столом отец Глеба поднял рюмку и произнес тост за военную карьеру сына, а Ирина Эдуардовна добавила «и за медицинское будущее нашей дочери», Эма поднялась из-за стола и тихим, неуверенным тоном произнесла:
– Родители, мы все понимаем, династии и все такое. Но мы выбрали другие профессии и решили ехать в Москву.
– Кто это мы? – опешил отец Глеба.
Глеб, с опаской взглянув на отца, встал рядом с Эмой.
– И я тоже, пап. Мы вместе решили поступать в Москве. Я – на менеджмент и финансы, Эма – на журфак.
В полной тишине Анатолий Бабицкий швырнул столовые приборы в тарелку и, шумно откинув стул, поднялся.
– Марш домой! – рявкнул он.
Тут же подскочила мать Глеба, взглядом приказав сыну следовать за ними. Праздничный вечер закончился в семье Бабицких громким скандалом со звуками хлесткими ударов армейского ремня о спину виновника торжества и неприятным разговором в семье Эмы.
– Дочка, ты же вроде всегда хотела стать врачом, – напомнил отец.
Ирина Эдуардовна возмущенно переставляла тарелки на поднос, бросая на дочь гневные взгляды.
– Пап, а мне дали выбор? Все разговоры дома про хирургию, и династию. Но никто, ни разу не спросил, чего хочу я. А я хочу поступать на журфак.
– Эмилия, ты знаешь, сколько зарабатывают журналисты? – возмущенно произнесла Ирина Эдуардовна.
– Мам, а врачи зарабатывают больше? – парировала Эма.
– Что ты сравниваешь! Это достойная профессия. А журналистика – это что?! Этих журналистов сейчас еще и убивают через одного. С девяносто восьмого года так и не нашли заказчиков убийства Старовойтовой. Да и вообще, что это вы надумали с Глебом, ни с кем не посоветовавшись, да еще в Москву? Решили они, видите ли!