Молчанием предаётся Бог
Шрифт:
«…На вопрос: “Кого же надо уничтожить из царствующего дома?” – говорил Ленин, – Нечаев дает точный ответ: “Всю большую ектению”, – вспоминал слова Владимира Ильича Бонч-Бруевич. – Ведь это сформулировано так просто и ясно, что понятно для каждого человека, жившего в то время в России, когда православие господствовало, когда огромное большинство так или иначе, по тем или другим причинам, бывало в церкви, и все знали, что на великой, на большой ектении вспоминается весь царствующий дом, все члены дома Романовых! Нечаев должен быть весь издан. Необходимо изучить, дознаться, что он писал, где он писал, расшифровать
«Так кого же уничтожить из них? – повторял Ленин и отвечал сам себе: – Да весь дом Романовых… Ведь это просто до гениальности!»
Как тут не вспомнить ленинское «Иной мерзавец может быть для нас тем полезен, что он мерзавец».
«Аморальные директивы» Ленина были основаны на нечаевском «Катехизисе»: «С нашей точки зрения нравственно и морально все то, что помогает победе нашего дела, и наоборот, все, что мешает этой победе, – все это мы расцениваем как противное нашей коммунистической морали».
Цель оправдывает средства – этому принципу следовали революционеры всех мастей: народовольцы, кадеты, эсеры, октябристы, большевики…
Либеральные же писатели, публицисты, литературные критики превратились в «апостолов демократии» и «учителей масс», как мечтал Маркс.
«Нам следует группировать факты русской жизни… – писал Добролюбов, – надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху, – для того, чтобы противно стало читателю все царство грязи, чтобы он, задетый за живое, вскочил и с азартом вымолвил: «Да что же, – дескать, – это за каторга: лучше пропадай, моя душонка, а жить в этом омуте я не хочу больше».
Ликуй же, смерть, в стране унылой,Всё в ней отжившее разиИ знамя жизни над могилойНа грудах трупов водрузи!– писал Добролюбов, мечтавший о гибели собственной Родины.
Ради уничтожения самодержавия все позволено – считали и Герцен, и Белинский, и Чернышевский, звавший «Русь к топору».
Михаил Бакунин мечтал о восстании люмпенов, которые вырежут всех интеллигентов (!).
«Разбудите люмпена!» – призывал Ленин. Именно к люмпену был обращен его лозунг «Грабь награбленное!».
Поистине людоедские заявления делал Белинский: «Люди так глупы, что их насильственно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов»; «Но смешно и подумать, что это может сделаться само собой, временем, без насильственных переворотов, без крови… Я начинаю любить человечество по-маратовски, чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную».
«Если для осуществления наших стремлений, – писал публицист Н. Шелгунов в прокламации, напечатанной Герценом, – для раздела земли между народом пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно».
И опять слово Ленину: «Мне плевать, если я уничтожу девяносто процентов населения России. Оставшиеся десять мне помогут…».
Как же здесь не вспомнить
Вряд ли революционные демократы любили русский народ. Ибо, оправдывая физическое уничтожение людей ради «высоких идей», ничего, кроме презрения, к ним не чувствовали.
«В Белинском (тем более в Герцене) был уже потенциальный марксист, – считал Н. Бердяев, – Белинский – предшественник большевистской морали… У Белинского в последний его период можно найти оправдание “чекизма”».
Под влиянием либеральных идей «прогрессивная» интеллигенция окончательно теряет моральные ориентиры и, цинично оправдывая террористов-убийц, встречает их овациями, цветами в залах суда…
Заразой распространилась нечаевщина среди студентов, семинаристов, гимназистов – бесы, дьяволята полезли из всех щелей.
«В Воронеже у нас случилось печальное событие в семинарии… В 1879 году подложили порох в печку к инспектору и взорвали печь в его квартире… Теперь, 7 мая (1881 года) произошел новый взрыв, – писал обер-прокурор Святейшего синода К. П. Победоносцев Александру Третьему. – Взорвали печь в квартире ректора. По счастью, он не был дома, иначе был бы убит. Вслед за тем ночью появились внутри семинарии наклеенные печатные прокламации о том, что принято решение действовать энергически к уничтожению врагов… Оказалось в числе семинаристов до десяти человек опасных, которые ходили с револьверами. Начальство потеряло голову и не знает, что делать без помощи от властей. А местные власти стали уклоняться».
Покушались и на жизнь самого Победоносцева: «Сегодня, часу в третьем, доложили мне, что пришел какой-то молодой человек на костылях, называет себя учеником псковской духовной семинарии и желает меня видеть… Я вышел к посетителю на лестницу, отворил дверь и стал спрашивать, какая ему нужда до меня. А он, закричав диким голосом «вот он», бросил с шумом свои костыли и бросился на меня с кулаками; в одном кулаке был у него раскрытый нож (небольшого размера, какие делаются со штопором)».
В ночь с 8 на 9 марта 1901 года на него было совершено еще одно покушение: студент Н. Лаговский стрелял в окна его домашнего кабинета – все пули попали в потолок.
В 1878 году киевские студенты проломили голову камнем ректору Матвееву, от ранения ученый скончался.
«Негодяй мальчишка… уволенный из семинарии по прошению… убил… отца ректора, протоиерея Павла Ивановича Чудиецкого… самым зверским образом… Негодяй вонзил кинжал сначала в пах, а потом в живот и, перевернув кинжал, изрезал кишки, и когда смертельно раненный ректор закричал и побежал, он бросился за ним, поранил кинжалом руку жены ректора, старавшейся удержать злодея и взявшейся за кинжал, настиг вновь свою жертву и нанес новую жестокую рану, в шею… Преступник девятнадцати лет и, очевидно, подкуплен здешними коноводами социализма и грузинофильства, хорошо понявшими, что замечательно умный и энергичный ректор, начинавший с корнем вырывать зло из семинарии, – опаснейший их враг, и порешившими избавиться от него» (из письма экзарха православной церкви в Грузии Павла, 1886 год).