Молчать нельзя
Шрифт:
В «парикмахерской» «клиентов» встретили все те же «зеленые треугольники». Инструменты у «мастеров» были самые примитивные — допотопные машинки.
Брили не только голову, на всем теле не должно было остаться ни одного волоска. Женщин тоже подвергали этой процедуре. Довольно упитанные «мастера» развлекались, позволяя себе непристойные жесты, а несчастные пленницы с искаженными от ужаса лицами вынуждены были все сносить.
Одна попробовала сопротивляться, но через минуту упала с лицом, превращенным в кровавую маску.
Рос страх, росла и ненависть. Но то, что они уже пережили, были
Мужчин повели к «портному». Они получили трусы, нижнюю рубашку из грубого материала и русскую военную форму. На спинах гимнастерок были нашиты буквы «kz» или крест, костюм дополняла шапка в голубую и белую полоску.
Им приказали написать на куске белой тряпки свои номера, а на красном треугольнике — начальную букву своей национальности. Все написали букву «П». В этой группе были только поляки. На это занятие ушел целый час времени, так как чернильниц не хватало, а охранники приходили в бешенство, если номер был написал нечетко. Номера и треугольники пришили к одежде.
На сторожевых башнях давно уже зажглись огни, а пленников еще не кормили. Их палачи исчезали по очереди и возвращались с кусками колбасы и хлеба.
Старший по лагерю прошелся вдоль рядов.
— Как стоите?! — заорал он. — Да вы совершенно не воспитаны! У вас нет элементарного понятия о приличиях! Вы просто безнравственные вонючие скоты!
И он пустил в ход кулаки. Бил он мастерски. Кулак, как молот, опускался на самое чувствительное место. Умел бандит и боль причинить, и унизить.
— Вы что, не понимаете?
Пал,ач выхватил из рядов старика, одного из немногих, которые еще не погибли, и ударил беднягу носком сапога прямо в пах. Когда несчастный с безумным воплем свалился, стал хладнокровно бить его по голове и ребрам.
— Пощадите, — едва слышно лепетал избиваемый. — Пощадите, ради бога!
— Сволочь, — шептал Генек, — сволочь, гадина! Клянусь, я рассчитаюсь с тобой за это.
— Что ты должен делать, когда увидишь начальство? — издевался над стариком старший по лагерю.
— Я должен приветствовать его, — отвечал разбитыми губами истязаемый. — Я должен приветствовать его с глубоким почтением.
— Еще что?
— Я должен снять шапку.
— Точно! Так почему же вы, паршивые скоты, не сделали этого? — он рывком поднял старика и швырнул его в строй. Старик не переставая плакал.
— Так почему же вы не сделали этого?
И шапки слетели с голов, а головы согнулись. Старший по лагерю довольно рассмеялся. Смех подобострастно подхватили его подчиненные.
— Почему вы тут стоите? Вы что, не видите — уже темно. А как только стемнеет, вы должны спать. В барак! Шнель! Лодыри!
И им удалось побежать мелкой рысцой. Они не вспоминали больше о воде и пище. Скорей бы растянуться на жестких нарах и обдумать все происходящее, помечтать о мести! Их загнали в тот же блок, но теперь здесь, без женщин и нескольких убитых мужчин, стало просторнее. Оглушенные всем, что пришлось пережить за этот день, пленники молча лежали на нарах. Но покой
— Это еще что? Почему развалились на кроватях, проклятые лодыри? Еще и шести часов нет! Вон из барака, сволочи! На гимнастику!
Так началась их жизнь в карантине. Все строилось здесь на системе противоречивых приказаний, мелочных, изощренных издевательств, додуматься до которых могли только уголовники.
Прошло восемь недель. Наступила весна, однако для нее не нашлось места в переполненных жаждой мести сердцах четырех друзей.
Генек снял шапку в знак приветствия. Он не знал, кто перед ним, но догадался, что один из палачей, так как у него зеленый треугольник, да и выглядит он незаморенным. Мелкое начальство легко можно было узнать по сытым физиономиям. Генек сильно сдал. Сказался нечеловеческий режим. Приходится подчиняться. Иначе смерть. А умирать он не хотел. Он хотел бежать и мстить! Мстить! По вечерам друзья обсуждали планы освобождения. Они уже узнали о десятках неудачных побегов. Надо придумать что-то совершенно новое, необычайно дерзкое. Их план должен удаться, несмотря на звериную хитрость и проницательность эсэсовцев.
— Почему ты снял шапку? — дружелюбно спросил «зеленый». Генек удивился.
— Я приветствую начальство, господин. Я приветствую начальство с глубоким почтением.
— А разве ты меня знаешь?
— Нет, господин.
— Ты не знаешь меня и снимаешь передо мной шапку?
— Да, господин!
— Ты что, идиот? Шапку надо снимать только перед тем, кого знаешь. Понял?
— Да, господин! — вежливо ответил Генек.
Он надел шапку и повернулся, чтобы идти. В тот же миг тяжелый удар сапогом в спину сбил его с ног. «Зеленый» набросился на Генека, как бешеный, лупя по лицу, по ребрам. Генек закусил губы и сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Только бы сдержаться и не ответить! Тогда смерть. Свернувшись в клубок, он старался подставлять под удары спину. Немец бил Генека, пока не устал.
— Я старший по блоку — Павлич, — представился бандит. — Ну, теперь ты меня знаешь?
Генек взглянул на фашиста, пытаясь скрыть ненависть.
— Да, господин.
— Кто я?
— Вы старший по блоку, господин Павлич.
— Так какого же дьявола ты стоишь в шапке, скотина?
Новые удары.
Новая волна ненависти.
К большому котлу, наполненному мутной жижей, тянулась длинная очередь пленных. В руках у них были пустые консервные банки, заменявшие в лагере посуду.
— Ты уже получил суп, обжора! — заорал эсэсовец.
Получить вторично? На это не отважился бы самый отчаянный.
— Нет, господин старший по камере, я еще не получал суп, — ответил Януш.
— Проклятый врун, — кричал старший по камере, награждая Януша тумаками.
— Только посмей сказать, что не получил обед!
— Я не получал суп, — упрямо повторил Януш.
— Десять палок! Здесь, сейчас же! Немедленно!
Моросит холодный дождь. От сырости медленно тает снег. Дождь льется в открытый котел. Януша привязали к скамейке, сколоченной специально для этой цели. Старший по камере отсчитывает удары.