Молчать нельзя
Шрифт:
— Бутелька был вчера в Лодзи, — осторожно начал Росада…
Партизаны, приходя в отряд, брали себе кличку, не называя своих настоящих имен. В случае провала они не могли выдать врагу друг друга, так как знали товарищей только по кличкам. .
Росада увидел, с каким напряжением пальцы Януша сжали рюмку. . — Говори же! — сдерживая волнение, сказал Януш.
— Он видел одного из наших, который регулярно навещает твою жену.
— Ну как она? — нетерпеливо спросил Януш.
— Да как тебе сказать, — замялся Росада. — За твоим домом наверняка следят.
— Говори, все ли у нее в порядке? —
— Все идет как нельзя лучше. Наверное… . . — Ну. — же? . . .
— Наверное, ты скоро станешь отцом. Врач сказал, что это случится сегодня днем или ночью.
— Я должен идти к ней, — заторопился Янущ.
— Непонятно, почему они не забрали ее сразу же после твоего бегства. Ведь в их правилах расправляться с женами за мужей. Представляю, что у тебя творится на душе, но я на твоем месте все же не пошел бы.
— Боже мой! Я же должен взглянуть на своего сына и подержать его на руках. Мне надо посмотреть, как Геня кормит его грудью и поцеловать ее.
— Я понимаю тебя, — сказал Росада. — У меня тоже есть дети. Но зачем твоему сыну мертвый отец?
— Прошло пять месяцев, — возразил Януш. — Может быть, немцы уже и забыли обо мне. Ведь им приходится заниматься многими поляками.
Он встал.
— Не делай глупостей, — предупредил Росада. — Твое состояние понятно. Но маленький Януш появится на свет и без твоей помощи. Садись и выпей еще. Я пошлю Бутельку снова в Лодзь, и послезавтра ты все узнаешь.
— Я пойду сам, — решительно сказал Януш. Он сделал несколько приседаний, чтобы немного размяться. В этот день он прошел сорок километров, а до Лодзи оставалось еще тридцать.
— До свидания, Росада.
— Наберись мужества, — ответил тот. — Тебя могут схватить. А на что они способны, ты сам знаешь. Я видел, как они разделались с Лямпкой. Содрали ногти на руках и на ногах. Но он не вымолвил ни слова. Тогда они сделали так, что он уже никогда не сможет говорить. Они отрезали у него язык, и он захлебнулся собственной кровью. Я знаю тебя, Януш. Несмотря на участие в нашем деле, ты остался мирным человеком. Тебе еще не приходилось убивать и сам ты не испытал чужой жестокости.
— Я знаю, что они собой представляют, — ответил Януш. — Я прошел всю страну и слышал, что происходит в Освенциме и в Гросс Розене. Я видел выжженные дотла деревни и разговаривал с вдовами повешенных. Я представляю, что меня ждет, если я попаду в их руки. Но не сомневайся, я буду держаться мужественно.
Росада посмотрел в худое умное лицо.
— Иди, — согласился он. — Поцелуй за меня сына, Януш, и жену, если не ревнуешь. Да возьми эту бутылку, в дороге холодно.
От холода Януш уже натерпелся. Он ушел из дома летом в одной рубашке и легкой куртке. С тех пор у него появились лишь сапоги убитого партизана да поношенное пальто, которое он получил за подделанный им паспорт.
Было три часа ночи. Первые километры он чуть не бежал. Теперь, когда он узнал, что с Геней, ему стали мерещиться разные страхи. Родовые судороги, родильная горячка, кровотечения! Скорее к ней! Ему казалось, что рядом с ним она будет в безопасности. Он хотел, чтобы маленький Януш был похож на мать. Она так хороша, хрупка и стройна, его прекрасная милая Геня. Ее красота неброская, но не заметить
Из лесу Януш вышел на большую дорогу. Здесь он пошел тише, опасаясь немецких патрулей. Крутой, насколько видел глаз, лежал снег, освещенный холодной луной. Мороз доходил до двадцати градусов. Каждый раз, когда по дороге проезжали военные машины, Януш поспешно прятался от них в канаву.
Утром он подошел к окраине города. Чтобы не привлекать к себе внимания, он поднял воротник и надвинул кепку на глаза, подобно тем, кто шел в это хмурое утро на работу. У переезда пришлось задержаться. Там стоял готовый к отправлению пассажирский поезд, на некоторых вагонах которого было написано по-немецки: «Для собак, евреев и поляков». Эти вагоны были битком набиты, а в соседних по одному на скамейке сидели самодовольные немцы. В этом проявлялась одна из отвратительнейших черт оккупантов: пренебрежительное отношение «расы господ» к тем, кого они относили к людям низшего сорта.
Януш шел по, городу, останавливаясь и почтительно снимая кепку перед каждым встречным немцем. Он злился на себя, что ему приходилось это делать. Но немцы задерживали любого, кто не оказывал оккупантам надлежащего почтения. Черт с ними, лишь бы добраться до дома!
Он шел пешком. Ехать в трамвае было опасно. Там часто устраивали облавы, проверяли документы, набирали рабов для германской военной промышленности.
Около половины десятого он подошел к Гданьской улице, где он жил. У него был собственный двухэтажный особнячок, расположенный между высоким современным многоэтажным домом и маленькой деревянной хибарой. В этих контрастах было что-то живописное, и поэтому он всегда так любил Лодзь.
Януш посмотрел на окна своего дома, и сердце его забилось часто-часто. Ему стало страшно. А вдруг что-нибудь неблагополучное Геней? Его охватила дрожь, ноги налились свинцом. Теперь, когда он снова дышит с ней одним воздухом, он понял, как безумно ее любит. И как только он мог жить без нее все эти месяцы? «Надо быть осторожным», — подумал он, обошел несколько раз вокруг. дома и убедился, что засады нет. Подбежал к двери и, волнуясь, нажал на кнопку звонка, который всегда был не совсем исправным. Януш забывал починить его. Знакомый звук звонка еще больше встревожил его. Отворилась дверь. Высокая незнакомая женщина с лицом крестьянки удивленно посмотрела на него. Януш не мог произнести ни слова.
— Вам кого? — спросила она хмуро.
— Геню Тадинскую! — хрипло ответил Януш. — Геня Тадинская живет здесь?
— Я акушерка, — ответила женщина.
— Значит?. . — спросил он нетерпеливо.
— У нее родился сын. Чудесный малыш. Вес…
— Я должен ее видеть! Видеть их обоих! — перебил Януш, унимая дрожь, и попытался пройти в дом, отталкивая женщину.
— Но кто ты? — . спросила она, преграждая путь.
— Ее муж, — ответил Януш, — Муж Гени.
По широкой каменной лестнице он вбежал наверх и нерешительно остановился у двери, ведущей в их комнату. Их комната! Комната, в которой был зачат их ребенок. Они были так счастливы, несмотря на войну. В этой комнате царили взаимная нежность и любовь, полное взаимопонимание и целомудренная близость.