Молчи
Шрифт:
Ожидание давило на нее со всех сторон, тяжелое, удушающее. Конечно, ее родители не видели ее отчаяния, ее клаустрофобии, ее страданий. Они были хорошими людьми, хорошими родителями, хотя и немного властными — она знала это. Она видела, как ослабли нити, удерживающие их вместе. Ее мать всегда была сильной. Немногословной. Дисциплинированной. Она избегала всех стереотипов о мягкости и изяществе, которыми должна обладать мать. А отец был мягким человеком. Несмотря на его рост — в детстве она всегда считала его таким большим, хотя на самом деле он был среднего роста, — на его сильный подбородок, его густые и мужественные усы,
Все изменилось. Ее мать больше не была такой сильной и непреклонной, какой была раньше. Она наливала ванны и готовила макароны с сыром. Ее отец сидел в кресле рядом с ней и читал книгу. По крайней мере, делал вид, что читает. Шелби знала, что он просто использовал это как предлог, чтобы побыть с ней в гостиной. Она никогда не была одна.
Они наблюдали за ней. Возможно, потому, что хотели впитать в себя все потерянные годы. Но в основном потому — она была в этом уверенна, — что чего-то ждали. Ждали, когда она сломается. Но если это действительно произойдет, то они разобьются вдребезги. Она никогда не умела читать людей. Она говорила не те вещи в неподходящее время, даже в Клетке. И это лишало ее всех социальных навыков, которыми она могла обладать.
Но она не была идиоткой. Она все замечала. Ее родители не смогут справиться с тем, если она будет делать то, что хочет сама. Например, вырвать свои волосы. Выпить целую бутылку того «Фаербола», который дала ей Эйприл. Разбить все зеркала в доме, чтобы больше не видеть своего отражения. Разгромить комнату, которая больше не принадлежала ей — она принадлежала Шелби, давно потерянной, давно умершей, трупу в Клетке, в доме ужасов. Ей до боли хотелось сорвать плакаты со стен, поджечь свое одеяло в цветочек и уничтожить все мягкие игрушки, которые ее мать искусно разложила на кровати.
Но, конечно, она этого не сделала.
Она ела макароны с сыром. Принимал ванны. Притворялась, что смотрит дурацкие фильмы, которые включала ее мама.
И чувствовала, что медленно сходит с ума.
Некоторое время спустя, когда она почувствовала, что ее защитные стены вот-вот упадут, а ее ярость превратилась в заряженную бомбу, она начала писать и продолжала писать, писать и писать, пока не заполнила четверть блокнота на пружине. Позже она поняла, что большая часть написанного оказалась полным мусором, но она также обнаружила несколько стоящих моментов. И после она не смогла отрицать, что чувствует себя лучше.
***
Нужно было так много наверстать.
Так много съесть, посмотреть, почитать, выпить… употребить.
Она этого не планировала.
Жаклин не думала, что кто-то вообще планировал стать зависимым. Люди просто искали лечения в неправильных местах. Искали тишину в шторм. В побеге. В чем угодно. Жаклин просто хотела, чтобы все это на мгновение прекратилось. Она хотела сбежать из своего тела. Из разума. Из прошлого. Из будущего. Из настоящего. Из всего этого дерьма.
Сначала она хотела просто попробовать. Потому что она хотела попробовать все. Она не привыкла контролировать себя, свое окружение, свое тело. И благодаря вернувшемуся контролю говорить «нет» чему-нибудь новому, чему-нибудь опасному становилось все труднее.
В
Жаклин не хотела это исправлять. Она хотела добить его по-своему. Она хотела закончить работу, которую они начали, но на собственных чертовых условиях.
Она начала с выпивки. Она знала, что Орион винила в этом Эйприл, но это было не из-за Эйприл. Дело было даже не в производителях спиртного. Даже не в ее плохой генетике. Дело было в том, что ей это нравилось. Но только не похмелье, конечно. Оно стало хуже и совсем не таким, как она помнила из ранней молодости. Похмелье, в конце концов, привело ее к травке. Она была лучше алкоголя. Ее было легко достать, быстро позвонив одному из самых состоятельных друзей Эйприл.
От того, как все изменилось, ей хотелось рассмеяться. На первый взгляд этот мир выглядел точно так же. Ее можно было бы одурачить, но если бы она присмотрелась повнимательнее, то увидела бы, как много вещей было упущено. Как она была потеряна. Это было слишком комично, еще один повод для смеха.
Травка была хороша.
Эйприл была права. Еда становилась вкуснее. Фильмы были смешнее — черт возьми, абсолютно все фильмы. Она не могла поверить, сколько их наснимали, и как хорош стал кинематограф. На травке жизнь была легче, ее проблемы рассеялись. В конце концов, кайф больше не был таким уж особенным, и Жаклин отправилась на поиски чего-то другого, чего-то более сильного.
Конечно, это стало сложнее, так как у нее не было связей. Но это было не так уж и трудно. Приятель Эйприл по травке привел ее к своему знакомому по кокаину, и так далее, и так далее, и она с легкостью растворилась в подземном мире. Наверное, слишком легко. Она чувствовала себя комфортно среди дикарей и дегенератов. Они никогда к ней не приставали, они были слишком обдолбанными большую часть времени, чтобы попытаться это сделать, и она чувствовала себя как дома в их мире игнорируемых проблем и искусственных решений. С преступниками, наркоманами, ходячими мертвецами она чувствовала себя живой.
Но она привыкла только к вечным мукам, поэтому предпочитала этот уродливый, честный мир наркоманов, шлюх и убийц. Почему-то там она чувствовала себя в большей безопасности.
Жаклин была уверена, что их психиатр целый день будет ее анализировать. Каким было ее прошлое до того, как ее похитили, — все зловещие мелкие детали. Родители, которые любили наркотики и избивали друг друга, и ничего больше. Посторонние, постоянно входившие и выходившие из дома. То, что она питалась консервированными спагетти и холодными хот-догами и уворачивалась от блуждающих рук её многочисленных «дядей».
Психиатр был бы в восторге из-за ее злоупотребления наркотиками. И того факта, что теперь она была немного зависима от героина, хотя и лгала себе, что она немного зависима лишь потому, что контролировала себя.
Но если по-честному, то психиатру, вероятно, это не понравилось бы, и, скорее всего, она заперла бы ее в каком-нибудь сумасшедшем доме, где ей — где всем им — возможно, было самое место.
Жаклин не была глупой. Она не рассказала об этом психиатру. Она ничего ей не сказала. Она просто сидела в ее кабинете и играла в игры с этой сукой только потому, что это ее забавляло. Орион сказала, что та хочет написать о ней книгу. Обо всех них.