Мольер
Шрифт:
Это не более чем дивертисмент, заказанный Людовиком XIV и сопровождающийся балетами на «арии и симфонии несравненного г-на Люлли» (Мольер в «Обращении к читателю»).
Сыгранная трижды в Версале, между 13 и 17 сентября 1665 года, пьеса 22 сентября поставлена в Пале-Рояле, но уже без дорогостоящих балетов, о чем Мольер сожалеет в том же «Обращении»: «Считаю нужным добавить: желательно, чтобы такого рода произведения всегда являлись с теми же украшениями, какими их обставляют в королевском дворце. Тогда они предстали бы перед вами и более выгодном свете».
Тем не менее первое представление приносит 1966 ливров (по 145 ливров на актерский пай). Публика и при дворе и в Пале-Рояле на этом новом зрелище весело смеется, без всякой задней мысли. Пьеса, довольно банальная во всем прочем, содержит злую сатиру
Консилиум четырех врачей лишь чуть-чуть утрирован, почти списан с натуры. Служанка Люсинды имеет основания быть недоверчивой:
«Вот ей-богу, сударь! Взять, к примеру, нашего кота, что свалился с крыши на мостовую. Целых три дня он не ел, не пил и пошевелить не мог ни задней, ни передней лапкой — и что же? Взял да очухался. А почему, спрашивается? Да потому, что, на его счастье, еще не развелись коты-лекари, не то песенка его была бы спета. Уж они бы его доконали своими клистирами да кровопусканиями!»
Терапия сводилась тогда к слабительным и кровопусканиям. Клистиры и ланцеты — вот и все вооружение медицины, но зато какая галиматья, украшенная латинскими цитатами! Мы к этому еще вернемся (в главе «Мольер и врачи»). Осмотрев Люсинду, наша четверка важно удаляется, чтобы посовещаться. Томес и Дефонандрес обсуждают сначала сравнительные достоинства мула и лошади, затем, без всякой связи, переходят к спору между старой и новой школами медицины, и Томес произносит замечательные слова, прекрасно выражающие точку зрения эскулапов XVII столетия: «Покойник — всего лишь покойник, и неприятностей от него никаких, в то время как любое нарушение формальностей наносит ущерб всему медицинскому сословию».
Томес предлагает отворить больной кровь; Дефонандрес — дать ей рвотного; Макротон, запинаясь, предписывает прочищающие клизмочки. Филерен примиряет спорящих циничным советом:
«…Основная слабость человека — это привязанность его к жизни, и мы, врачи, пользуясь этим, забиваем людям головы напыщенной своей галиматьей и строим собственное благополучие на уважении, которое страх смерти внушает им к нашей профессии. Не посрамим же достоинства, в которое возвело нас чужое слабодушие, и обретем согласие перед лицом больного, дабы приписать благополучное течение болезни себе, а собственные упущения — природе».
ДА, ДОРОГОЙ ГОСПОДИН РОГО…
Рого — ученый, профессор физики и друг Мольера, всегда питавшего интерес к точным наукам. Это Рого подарил ему термометр, значащийся в посмертной описи имущества и в те времена бывший последней новинкой. Гримаре приписывает Мольеру такое признание, будто бы сделанное ученому (он и вправду мог сделать это признание, хотя, может быть, и в других выражениях; оно очень верно описывает его супружеские невзгоды):
«Приняв все возможные для человека меры предосторожности, я все-таки не избежал бед, какие обычно постигают тех, кто вступает в брак без долгих размышлений.
— Неужели! — произнес господин Рого.
— Да, дорогой господин Рого, я несчастнейший из людей, — прибавил Мольер, — и получаю то, что заслужил. Я не подумал, что слишком угрюм для семейной жизни. Я полагал, что жена моя постарается приспособить свое поведение и вкусы к моим; теперь я ясно вижу, что в нынешнем ее положении она была бы еще несчастнее, чем я, если б это сделала. У нее нрав живой и веселый; похвалы ее радуют; меня же это все огорчает помимо моей
Тонкий анализ, из которого следует, что бедный Мольер превратился в одного из тех мрачных ревнивцев-мужей, над которыми еще недавно так весело смеялся. Теперь он сам стал Арнольфом и знает это. Он брюзглив, недоверчив, раздражителен. Болезнь, которая его унесет, усиливает физическую несовместимость супругов. Гримаре намекает: «Его домогательства были не слишком утомительны для женщины; краткой встречи раз в неделю ему было довольно…»
Врачи говорят о сексуальных последствиях туберкулеза: «Вдвое или ничего». Гримаре, правда, добавляет оговорку: «…он был доволен, когда не тратил сил, чтобы внушить к себе любовь; но не со своей женой, чью нежность готов был купить любой ценой. Будучи, однако, в том несчастлив…»
Холодность Арманды неизбежно делает «краткие встречи» еще более редкими. Ее легкомыслие, пока, без сомнения, совершенно невинное, просто каприз молодости, доводит беднягу до настоящего безумия. Гримаре продолжает:
«…Мольер вообразил, что весь двор и весь город покушается на его супругу. Она пренебрегла тем, чтобы его разуверить, напротив, особенная тщательность, с которой она наряжалась, — как ему казалось, для кого угодно другого, только не для него, ведь он вовсе не требовал таких хлопот, — лишь разжигала его ревность. Напрасно он пытался внушить ей правила поведения, коим она должна была следовать ради супружеского согласия: она не воспользовалась его уроками, считая их слишком суровыми для молодой женщины, которой к тому же не в чем себя упрекнуть».
Можно представить себе ссоры, упреки, все более робкие выговоры, мучительные примирения, слезы Арманды, тяжелые вздохи Жана-Батиста. Наверняка он предлагал ей покинуть сцену, удалиться в некую фиваиду, [194] где, вняв совету Буало, он мог бы продолжать свои труды в покое и раздумье; Арманда, жадно наслаждающаяся светской жизнью и своими успехами, отказалась. Из этого отказа родился бессмертный «Мизантроп». К концу 1665 года между супругами полный разрыв: они, в сущности, живут раздельно. У Мольера осталась только его работа. Он замыкается в ней. Он себя в ней сожжет.
194
фиваида — пустыня, место затворничества (от названия области вокруг города Фивы в Древнем Египте, в которой некогда селились отшельники).
XXI «МИЗАНТРОП»
Введение
Конец 1665 года во всех отношениях трудное время для Мольера. Не будет преувеличением сказать, что он сгибается под тяжестью забот. Из них одни действительно серьезные, другие как будто пустячные, но все они омрачают настроение, отвлекают от творческой работы, изматывают и без того натянутые нервы. Возникают всякие непредвиденные осложнения, которые в сознании измученного и раздраженного человека непомерно разрастаются. Осенью ему приходится спешно съезжать с квартиры, снятой у Никола де Буленвилье в доме врача Дакена, на улице Сен-Тома-дю-Лувр. Он поселяется на время в доме Гийома Милле, на той же улице, неподалеку от владений Дакена. В январе 1666 года он расторгает арендный договор и снимает два этажа, четвертый и пятый, в доме аптекаря Антуана Брюлона, также на улице Сен-Тома. Пятый этаж отводится Мадлене Бежар и Мари Эрве, четвертый — супругам Мольер; они проживут здесь до 1672 года.