Молния Баязида
Шрифт:
Сковав руки пленника надежной мелкозвенчатой цепью, пираты втолкнули его в трюм. В нос ударило спертым воздухом и приторным запахом крови – похоже, здесь были и раненые.
– Господин! – радостная, бросилась к Ивану Марфена – все тот же юный монашек. – Я рад, что ты с нами.
– Рад? Ах да… – Раничев усмехнулся и громко спросил: – Куда нас везут, други?
– А черт его – прости, Господи! – знает, – откликнулись где-то в углу. – Должно б поближе к Руси – выкуп-то, чай, со всех стребовали.
– Не со всех, а только с тех, кто заплатить
– Господи, неужто поубивали всех?!
– Нет, видал я, как их в «лошадный» трюм заталкивали…
– По отдельности, значит… Ну, правильно. Вскорости высадимся где-нибудь, так нас – в темницу, до выкупа, ну а остальных – на торги. В Азаке и сбагрят ордынцам, а те могут и самому хромому Тимуру продать, не приведи господь!
Совсем рядом с Раничевым кто-то вполголоса начал читать молитву.
Иван примостился рядом с Марфеной, прижался спиной к борту, задумался. Ежели пленником в Самарканд попасть – это бы и неплохо вышло. Отвертелся бы перед Тимуром, впрочем, того сейчас в городе нет. Интересно, старый знакомец Тайгай где? Служит Едигею? Или решил переметнуться к старому сюзерену – Тохтамышу? Ну, тот уже материал отработанный, нет у него ни сторонников, ни поддержки – Витовт Литовский вряд ли станет вновь гробить за него войска. Хотя у Витовта, конечно, свои интересы. Да и не факт, что ордынцы продали бы его в Мавераннагр, могли б и куда-нибудь в Сибирь спровадить, потом попробуй-ка, выберись! Нет уж, лучше здесь чего удумать. Народ вроде неглупый попался.
Глаза Раничева постепенно привыкали к царящей вокруг полутьме. Да, судя по всему, в этом трюме собралась элита – все почтенные негоцианты-купцы, типа вот, «торговца скотом Ивана Козолупа». Ага, во-он тот, бритый, кажется, шкипер. Может, и сгодится куда? Это – смотря сколько еще в море болтаться будем. Так, а тут еще кто ворочается, шмыгает носом? Волосы волнистые, темные, фигурка тощая… Ха! Юнга! Этот-то что здесь делает? Тоже мне, принц в изгнании. И какой такой выкуп надеются получить за него пираты? А может… Впрочем, сейчас не время, лучше ночью поговорить…
Томиться без доброй беседы – занятие прескучнейшее, и, судя по отдельным репликам, пленники вовсе не собирались этого делать. Слово за слово, пошла беседа. Кто-то рассказывал, как знатно он торговал в Трапезунде зерном, кто-то хвастал амбарами в Брянске, а кое-кто решительно загружал присутствующих россказнями о фантастических богатствах, кои, оказывается, можно нажить, торгуя лесом. Что ж – товар и впрямь выгодный. Особенно выделялся совсем еще молодой нагловатый парень, с характерным московским выговором, всем уже надоел своей Москвой, прожужжал уши: «А у нас на Москве, а у нас на Москве…» Слушать противно. Тьфу! И все никак не уймется, то склады свои перечисляет – не иначе, как батюшкино наследство, сам-то еще не успел ничего нажить, молод да сопленос, тараканья титька, – то хвастает, как дворянским девкам подолы на Замоскворечье задирал,
Ближе к вечеру узников по одному вывели на оправку – Иван с наслаждением вдохнул полной грудью воздух – потом покормили черствой лепешкой на четверых, дали напиться, за все про все и оглянуться не успели, как уж навалились сумерки, подкрался вечер. Кто-то и засопел уже, да и московит наконец угомонился. Иван и сам чувствовал, как слипаются веки… тоже почти заснул, когда его вдруг затрясла за плечо Марфена:
– Слышь, что скажу, господине…
Девчонка была явно чем-то взволнована. Раничев повернулся к ней и вдруг ощутил рядом какое-то шевеление. Словно кто-то примащивался поближе, чтоб поудобнее было слушать. Кто-то? А вон, юнга… Ох, неспроста он сюда затесался!
– Спи, монах, – негромко, но так, чтобы было хорошо слышно рядом, сказал Иван. – Утро вечера мудренее. Завтра, что хотел, скажешь, а сейчас спать хочется – мочи нет! – Раничев демонстративно отвернулся и захрапел.
Обиженно засопела носом Марфена. Сверху, на палубе, послышались самоуверенные шаги, скрипнули петли…
Вошедшие в трюм пираты словно бы кого-то искали. Ага – вот, схватив, потащили наружу малолетнего пацана – юнгу. Тот не упирался, не кричал даже… Впрочем, его держали недолго – почти сразу же и швырнули обратно.
– Палубу заставили мыть, – неведомо кому сказал юнга. Причем сказал по-русски, правда, с сильным акцентом, словно бы оправдывался или… Делал себе алиби? Для чего?
Для Раничева – а похоже, он один сейчас и не спал – ситуация мгновенно прояснилась, когда, немного погодя, разбойники уволокли наверх московского балабола.
– Ах, куда? – со сна упирался тот. – Куда вы меня ведете?
Разбудил, переполошил своими криками полтрюма. Только улеглись – как говорливый московит загремел обратно.
– Ой, демоны, – причитал он. – Дознались и про амбары, и про дядьку. Выкуп увеличили чуть ли не вдвое! Тут никаких сил не хватит.
– Языком чеши больше! – вполне справедливо заметили из угла. Балабол заткнулся.
Марфена пошевелилась, видно, все хотела поведать Раничеву нечто.
– Тсс! – прошептал тот. – Позже.
Наутро московита снова вывели и, немного поколотив, зашвырнули обратно.
– Вызнали, демоны, про богатства мои, – причитал тот. – Вторую грамотицу перебелил, теперь не отстанут.
Он снова начал говорить, хоть и надоел всем до чертиков, потом пристал к соседям – расскажите, да расскажите про жизнь вашу, мол, интересно. Впрочем, большинство из находившихся в трюме пленников оказались людьми ушлыми, а потому все больше молчали, вполне резонно считая, что в подобной ситуации язык – враг.
Ближе к вечеру юнгу задержали с оправки, хоть и увели раньше всех.
– Опять, видно, палубу моет, – добродушно посмеялись в углу.
Воспользовавшись моментом, Раничев обернулся к Марфене: