Молодая элита
Шрифт:
— Почему ты доверяешь ему?
В моем вопросе звучит подозрительность и резкость, и я тут же жалею, что его задала. Однако Рафаэль спокойно встречает мой взгляд, оставаясь невозмутимо любезным.
— Если Энцо станет королем, — отвечает он, — я смогу уйти от того образа жизни, который сейчас веду.
Я вспоминаю его недавнюю улыбку, за которой таилась грусть, а потом представляю бесконечный парад аристократов, плативших за то, чтобы он их развлекал — и за пределами спальни, и в ее пределах. Рафаэль тоже в какой-то мере лишен свободы. Никто не станет по своей воле консортом, даже если это сулит шикарную
— Прости, — тихо извиняюсь я.
Рафаэль отрывается от своего занятия, чтобы бросить взгляд на мое лицо — его изуродованную часть. Я напрягаюсь. В его глазах я вижу что-то похожее на сочувствие. Он прикасается рукой к моей щеке, и я чувствую в груди легкое тянущее ощущение. Тревожность уходит, и на сердце теплеет. Прикосновение Рафаэля ласково и нежно, и я чувствую странное успокоение. Мы с ним вдвоем не такие уж и разные.
Вернувшаяся с шелковыми одеждами служанка прерывает приятное мгновение. Рафаэль оставляет нас, чтобы она помогла мне переодеться в потрясающее золотое платье, сшитое в тамуранском стиле. Шелковая ткань восхитительно холодит кожу. Просторная одежда Солнечных земель всегда намного удобней кенетреанских платьев с жесткими корсетами на шнуровке.
Перед уходом служанка ставит на комод бархатную коробку. Вернувшийся Рафаэль кивает, одобряя мой внешний вид.
— Амутеру, — произносит он тягуче, смакуя экзотичность моей фамилии. — Я вижу в тебе тамуранскую кровь.
Я в изумлении смотрю на него через плечо.
Рафаэль снова расчесывает мои волосы, пока они не начинают струиться по спине серебристой волной, затем по тамуранской моде собирает их в гладкий пучок, берет две широкие длинные ленты — белую и золотую — и аккуратно обматывает ими мою голову, скрывая волосы за ажурным переплетением шелковых тканей, спадающих сзади солнечно-снежной завесой. Потом он прикалывает к лентам драгоценные камни. Мне никогда еще не удавалось так искусно сделать тамуранскую повязку. Наконец, Рафаэль обвивает мою голову тонкой серебристой цепочкой, с которой на лоб свисает алмазная слезинка.
— Ну вот, — произносит он удовлетворенно. — С сегодняшнего дня ты будешь так скрывать свои метки.
Я потрясенно смотрю на себя. Все преобразилось — линия скул, нос, разрез глаза. Я выгляжу как самая настоящая тамуранка. Впечатляющая маскировка.
Рафаэль улыбается, видя выражение моего лица.
— У меня для тебя есть подарок, — говорит он. Поворачивается и открывает стоящую на комоде бархатную коробку.
Мое сердце пропускает удар.
В ней лежит белая фарфоровая полумаска. Края ее окантовывают посверкивающие на свету алмазы, а на гладкую ровную поверхность нанесены сложные узоры из яркой блестящей краски. Изгиб маски, ведущий к виску, украшают крошечные белые перья. Я не могу отвести от нее глаз. Никогда в жизни я не носила столь изысканного украшения ручной работы.
— Я заказал ее для тебя, — поясняет Рафаэль. — Не желаешь примерить?
Я киваю, всё еще не находя слов.
Рафаэль надевает на меня маску. Она плотно и удобно прилегает к лицу, словно давно утерянная, но вновь обретенная часть меня самой. Теперь белоснежный фарфор с блестящим рисунком полностью закрывает шрам на месте глаза, и без этой отвлекающей метки проглядывает естественная красота моего лица.
— Аделинетта, — выдыхает Рафаэль,
Я молча смотрю на него в ответ, ощущая, как внутри меня просыпается что-то очень мощное — погребенный огонь, потушенный в детстве и позабытый. Я всю свою жизнь жила в тени отца и сестры. Сейчас, впервые выйдя на свет солнца, я осмеливаюсь думать о себе иначе.
Изуродованная бабочка вновь прекрасна.
Из коридора доносятся голоса. Прежде чем мы с Рафаэлем успеваем как-то среагировать, двери распахиваются и входит Энцо. Мои щеки моментально вспыхивают, и я слегка наклоняю голову, надеясь, что принц этого не заметит.
— Она готова? — останавливает он взгляд на Рафаэле. Затем замечает меня.
Что бы он ни собирался сказать, слова застывают у него на языке. На его лице мелькает тень какой-то эмоции, спрятанной глубоко внутри.
Рафаэль внимательно за ним наблюдает.
— Потеряли дар речи, Ваше Высочество? Приму это как комплимент.
Мгновенно придя в себя, Энцо обменивается с ним взглядами. Я смотрю на них, не уверенная в том, что означает их молчаливый диалог. Наконец Энцо отворачивается от нас, намеренно избегая моего взгляда.
— Она начнет обучаться завтра, — бросает он перед уходом.
Терен Санторо
Когда Эстенция окунается в лучи заката, Терен закрывается в своей спальне. От досады на его щеках играют желваки.
Со времени побега Аделины с места ее казни прошло уже несколько недель, а он всё еще не нашел ни единого следа. Если верить слухам, она где-то здесь, в Эстенции — это всё, что удалось узнать его патрулям. Но Эстенция — огромный город. Ему нужна более точная информация.
Терен расстегивает золотые пуговицы на своей инквизиторской мантии, скидывает ее и снимает надетые под нее доспехи. Затем стягивает через голову тонкую льняную рубашку, обнажаясь по пояс. Падающий из окна оранжевый свет обрисовывает его плечи и очертания твердых мышц спины.
И высвечивает покрывающие его тело, пересекающие друг друга шрамы.
Вздохнув, Терен прикрывает веки и поводит шеей. Его мысли уносятся к королеве. На сегодняшнем заседании совета король был мертвецки пьян. Он высмеял опасения своих людей относительно возрастающего недовольства голодающих высокими налогами. Ему не терпелось вернуться к своей послеполуденной охоте и борделям. Всё заседание королева Джульетта просидела молча. Ее взгляд был спокоен, холоден и темен. Если муж ее и раздражал, то она ничем это не выказывала. И, конечно же, она никоим образом не выдала, что прошлой ночью призывала Терена в свои покои.
При воспоминании о том, как он держал ее в своих объятиях, тело Терена охватывает дрожь желания.
Он смотрит на лежащую на постели плеть, изготовленную специально по его заказу: с девятью хвостами, на конце каждого — длинные лезвия из заморской платины, со стальной, остро заточенной кромкой, способной вспарывать кожу при легком соприкосновении с ней.
Подобное оружие одним ударом разодрало бы спину обычного мужчины в лоскуты. Даже Терену, наделенному демонически твердой кожей и плотью, лезвия девятихвостки наносят серьезные раны.