Молодость без страховки
Шрифт:
– Ты моё солныско, – преисполнившись умиления, закартавила Зинаида. – Хотесь молёчка с петенюской?
– Хочу! – заявила та, посмотрев на бабку исподлобья тяжёлым, враждебным взглядом.
Странно, но Зинаида Матвеевна, которая больше всего на свете страшилась того, что дочь слишком рано «принесёт ей в подоле», как она сама выражалась, которая уговаривала – да что там уговаривала, умоляла Аврору сделать аборт, отчаянно не желая Арининого появления на свет, полюбила её настолько, что теперь нередко сомневалась в том, что девочку в муках и страданиях рожала не она, Зинаида.
И, несмотря на то что Гаврилова обожала своего сына до головокружения и потемнения в глазах, к его дочери Наталье она не испытывала тех чувств, которые должна была бы испытывать, – всё-таки внучка от драгоценного первенца!..
Быть может, она выливала на Арину всю ту нерастраченную любовь, внимание, нежность и восторг, которые недодала дочери? Быть может, в глубине души, в самом
Надо отдать должное Эмину Ибн Хосе Заде – он, влюбившийся в нашу героиню до беспамятства, целых две недели (!) не показывал виду. Заместитель посла изо всех сил пытался жить так, будто Авроры не существует, будто не работала в посольстве девушка, как две капли воды похожая на его красавицу-жену.
Виду-то он не подавал. Внешне казался совершенно спокойным и уравновешенным. С супругой (Лидией Сергеевной) Ибн Хосе Заде вёл себя так, словно и не произошло в его жизни рокового события, – разве что учтивее стал и предупредительнее. Эмиша (так иногда называла его благоверная), придя с работы, ужинал, потом, по обыкновению, смотрел программу «Время», затем шёл в библиотеку и, забравшись на стремянку, долго, но без свойственных ему удовольствия и упоения выбирал очередную книгу, надевал пижаму, включал ночник и, отвернувшись от супруги, читал всю ночь напролёт. Лидию Сергеевну такое мужнино поведение отнюдь не удивляло и не поражало, поскольку вот уж лет семь, а то и десять, их ночи и вечера протекали именно таким образом.
Только вот что там было на уме у дорогого Эмиши, когда он бездумно листал страницы? Автор уверен на девяносто девять процентов, что, глядя в книгу, Ибн Хосе, как говорится, видел фигу. Он был очень далёк от описываемых там событий – ему стали куда интереснее теперь события собственной жизни. Бессонными ночами заместитель посла тысячи раз то и дело извлекал из памяти, подобно тому, как замученный насморком человек поминутно достаёт носовой платок из кармана, мелкие подробности, штришки, эпизоды, картинки – всё, что хоть как-нибудь касалось Авроры. Он вновь и вновь прокручивал в голове, как на пороге его кабинета появилась она – как чудо, как прекрасный сон, вся будто сплетённая из воздуха. «Привидение, – подумал он тогда, – игра воображения. Или нет. Игра света и тени». Однако спустя несколько минут Ибн Хосе понял, что никакая это не игра света и тени, никакое это не привидение его дорогой первой жены, появившееся в кабинете благодаря его страстному и сильному желанию ещё разочек хоть одним глазом увидеть её живой. Ещё через несколько минут заместителю посла пришла в голову крамольная для мусульманина мысль о реинкарнации: а что, если ненаглядная супруга перевоплотилась спустя много лет в Аврору Владимировну Метёлкину? Только к концу первого рабочего дня новой сотрудницы Эмин Хосе осознал, что жена его давно на небесах, а Аврора – это Аврора. Прекрасная до умопомрачения, отличающаяся той редкой красотой, какой мало кого одаривает матушка-природа, копаясь в предках до бог весть какого колена, накапливая по крупицам всё самое лучшее, что было когда-то в них. Сосредоточив в одной женщине самый чудесный носик, которым когда-либо кто-либо обладал в её родне, самую дивную кожу, роскошные волосы, брови вразлёт, чувственные нежные губы и печальные, будто вечно плачущие, чёрные глаза с поволокой... Натура, как ни парадоксально, в конечном счёте сделала её настолько же прекрасной, насколько несчастной. Но не будем отвлекаться на философствования по поводу взаимосвязи таких противоположных, казалось бы, и даже взаимоисключающих понятий, как красота и жизненные злоключения. Продолжим тему внутренних страданий Эмина Ибн Хосе Заде.
Итак, первые две недели после встречи с Авророй он не подавал виду, что полюбил её без памяти – той безответной, мучительной и отчаянной любовью, какая только могла случиться в данной ситуации. Он – добропорядочный семьянин, депутат Верховного Совета, заместитель посла, отец троих детей, и она – несмышлёная, наивная девчонка, ничего ещё не видевшая за свою короткую жизнь. Ничего хорошего, по крайней мере. Это Эмин Хосе сразу почему-то понял. Может, плачущие Аврорины глаза ему о том поведали, а может, графа о разводе в её анкете? – неизвестно, но заместитель Зухраба Маронова очень скоро уразумел, что Аврора несчастна, хоть и сама об этом не ведает. «С такой-то красотой только горы двигать! – думал он, механически перелистывая страницу толстого тома плодовитого французского романиста Александра Дюма-отца. – Какой властью можно обладать, имея такие внешние данные! И
– Как! Как я мог прожить с ней почти тридцать лет?! – прошептал он, склонившись над женой. – Как я мог прижить от неё двоих детей?! – продолжал ужасаться заместитель посла.
Скажу вам честно: если б Ибн Заде не был лыс, как колено, то в ту роковую ночь он потерял бы все свои волосы от внезапно открывшейся ему правды жизни.
– О горе мне! – простонал он и выбежал вон из спальни.
Заливистый, очень напоминающий лошадиное ржание храп Лидии Сергеевны как никогда в ту ночь действовал на нервы Эмину Хосе.
Именно после той решающей ночи зампред осмелел, плюнул на приличия, поняв, что жизнь его и так уже загублена дальше некуда. И нечего ему терять, кроме своих цепей.
Если две предшествующие нижеописанному событию недели Ибн Хосе мучился, терзался и всё порывался вызвать Аврору к себе под предлогом разговора исключительно о работе (бедолага, уж полный решимости, дрожащей дланью тянулся к внутреннему телефону, но в самый последний момент решимость эта, подобно легкомысленной, ветреной девице, оставляла его – каждый раз рука Хосе Заде отдёргивалась и судорожно барабанила пальцами по полированному столу из красного дерева), то сегодня он не только отважился поговорить с «клоном» своей первой обожаемой супруги, но и пойти на крайне смелый, можно даже сказать, дерзкий, мальчишеский и в то же время геройский поступок, совершенно наплевав на своё солидное положение в обществе.
Он появился в посольстве раньше всех. Ибн Заде и вовсе спать в ту ночь не ложился, поскольку был ошарашен, повергнут, опрокинут неожиданно явившейся ему истиной, заставшей его за пустым перелистыванием Дюма-отца. И потом случайно брошенный взгляд на бесформенную распластавшуюся тушу своей второй половины – всё это в один момент внесло поразительные ясность и смысл в пустую, вялотекущую жизнь заместителя посла. Как тут уснуть, когда вдруг понимаешь, что все прежние годы были всего лишь жалкой пародией на жизнь, ничем не заполненным существованием?! Согласитесь, ведь жизнь без любви – это всё равно что толстая книга, лишённая глав, абзацев, предложений, слов – какого бы то ни было шрифта вообще. Единственным выходом для Хосе Заде было успеть вписать в неё свой текст – текст не придуманный, а пережитый, испытанный, продёрнутый сквозь себя, как нить через игольное ушко.
Итак, Эмин Хосе подъехал на персональной машине к посольству и, выкатившись из чёрной «Волги» с большой картонной коробкой, зашёл внутрь. На вахте сидел сонный Аладдин. Завидев начальство, он моментально прекратил зевать и встал по стойке «смирно».
– Здравствуй, здравствуй, Аладдин, – смущаясь, суетливо сказал Эмин Хосе. – А Марь Ванна ещё не пришла?
– Здравствуйте, дорогой нащь Эмин Ибн Хосе Заде! – воскликнул вахтёр, изо всех сил пытаясь казаться воплощением бодрости. – Какой Марь Вана?! Шести часов нет, а вы говорите – Марь Вана! Он приходит к девяти, да! И то опаздывает на пятнадцать минут! Э! Не-е! Я ничего плохого о нём сказать не могу! Марь Вана очень хорощий женщин! И фигура у него хорощий! Как будто его на станьке точиль кто-то, точиль, точиль и выточиль до нашего Марь Ванна!
– Аладдин! А ты не поможешь мне? – слишком уж смело, пожалуй, даже с наигранной решительностью спросил Эмин Заде.
– Хорощим челёвек грех не помочь, да! Как же не помочь нашему дорогому, наисправедливейшему, наидобрейшему, наилюбезнейшему Эмину Ибн Хосе Заде? – рассыпался вахтёр с приторно-сиропной улыбкой на устах.
– Спасибо, спасибо, Аладдин! Ты хороший человек. Найди мне где-нибудь тряпку – чистую половую тряпку! – скованно, не своим голосом попросил «наилюбезнейший».
– Будет вам тряпка, да! Самый большой! Самый чистый полёвой тряпка во всём посольстве! Э! Мамой клянусь! Чес слово! – зарёкся Алладин и полетел вверх по ковровой лестнице в поисках самой качественной во всём постпредстве тряпки.