Молодость с нами
Шрифт:
спокойно, спокойно работать, готовить молодые кадры. Вот к чему я стремлюсь, и ни к чему больше.
Убрав посуду после завтрака, вышла на веранду и Людмила Васильевна с третьим шезлонгом. Она
уселась поудобней, оправила платье на коленях, спросила:
— Я не помешаю вашему разговору?
— А чего там, разговор чисто теоретический, — ответил Румянцев. — Вот, говорю, не ты бы, не хватило
бы у меня силенок, сдался бы перед супостатами моими, и неизвестно, что бы из меня сейчас
— Ну до чего он любит преувеличивать! — заметила Людмила Васильевна.
— Не преувеличиваю я, Павел Петрович. Это моя спасительница, обратите внимание. Дважды спасла
меня. Первый раз на фронте, раненого. Второй раз вот тут, значит, в нашей институтской битве русских с
кабардинцами.
— На фронте? — переспросил Павел Петрович. — Вы были на фронте, Людмила Васильевна? Неужели?
Сколько же вам лет? Мне казалось, что нет и тридцати.
— Их и нет, Павел Петрович, — ответила не без кокетства Людмила Васильевна. — Еще далеко до них.
Целых три месяца.
Павел Петрович принялся расспрашивать, потому что Людмила Васильевна была ему очень симпатична
и все, что касалось ее, было ему интересно. Людмила Васильевна поломалась немножко, говоря, что в ее
биографии ничего интересного нет, но потом принялась рассказывать так подробно, что рассказывала добрых
два часа.
Родилась она в Ленинграде и весной тысяча девятьсот сорок первого года окончила девятый класс, ей
тогда еще не исполнилось и семнадцати. Когда началась война, ее отец, агроном, работавший в пригородном
совхозе, ушел в ополчение, вскоре погиб на реке Луге. Остались они с матерью. В декабре мать умерла от
голода. Людмила Васильевна, голодная, истощавшая, качающаяся на тонких, как вязальные спицы, ногах,
дотащила на саночках покойницу до кладбища, до братской могилы и похоронила там.
Что же было делать дальше, как быть, как жить? Она решила, что непременно должна пойти на фронт и
отомстить за своих родителей. Она пришла в райвоенкомат. Никто ее никуда брать не хотел. Никому такой воин
был не нужен. Все смотрели на нее и думали: вот сейчас повалится на пол и умрет. Какой-то солдат в драной,
старой шинелишке пожалел ее, дал половину брикетика так называемого пшенного концентрата. Людмила
Васильевна тут же на его глазах с невиданной быстротой сгрызла эту окаменевшую штуку.
С упорством ненормальной Людмила Васильевна ходила в военкомат каждый день. Однажды она
услышала в одной из комнат разговор: “Нет у меня никаких машинисток, — говорил работник военкомата. —
Откуда я их возьму?” — “А я что, сам сяду за машинку, что ли? — отвечал ему злой майор, которого Людмила
Васильевна увидела, заглянув в приоткрытую дверь. — Раз формируете новую
Людмила Васильевна вошла в эту дверь без спроса. “Возьмите меня, — сказала она. — Я машинистка, я очень
хорошая машинистка. Я хорошо печатаю”. Ее появлению обрадовались и работник военкомата и майор, как
потом выяснилось, только что назначенный начальником штаба вновь формировавшейся инженерной части.
Быстренько оформили документы, тотчас же красноармейца Людмилу Вишнякову мобилизовали в армию, злой
майор Семиразов повез ее на полуторке за город по дороге к Ладожскому озеру.
Она ехала и дрожала: что же будет дальше, как с ней поступят, какое дадут наказание? Полугорячечное
состояние, в каком Людмила Васильевна доказывала, что она очень хорошая машинистка, прошло, и остался
один девчоночий страх: что-то будет.
Приехали в лес, зашли в землянку, майор Семиразов показал ей машинку “Ундервуд”. Людмила
Васильевна тронула ее пальцем, заревела и во всем призналась. Майор ругался так яростно и зло, что она
думала, он ее убьет. Но он не убил, а сказал: “Паршивая ты баба, ты меня подвела, всю часть подвела, такая ты,
перетакая. Ну, ты у меня наплачешься за эту твою подлость”. Он вызвал какого-то сержанта и приказал:
“Поставить ее караулить помойку, черт побери!”
Да, красноармеец Вишнякова, прогнать которую из армии майор Семиразов был не волен, с того дня — и
так полтора месяца — стерегла помойку за кухней. Помойку надо было стеречь потому, что на нее ходили
голодные люди из блокированного врагом Ленинграда, рылись в отбросах и заболевали. Красноармеец
Вишнякова стояла там с утра до ночи с тяжеленной винтовкой, которую она очень боялась и от которой руки у
нее были в кровавых мозолях.
Красноармеец Вишнякова в зиму с тысяча девятьсот сорок первого года на сорок второй была, пожалуй,
самым незадачливым красноармейцем во всей Красной Армии. То она заснет на посту, то потеряет затвор от
винтовки, то винтовка у нее заржавеет. Злой майор Семиразов повторял: “Будешь знать, как людей обманывать.
Второй раз не станешь проситься в армию”. Произошел однажды и такой конфуз: красноармеец Вишнякова,
когда среди ночи объявили учебную тревогу, выбежала из казармы в одних мужских кальсонах. Ватные брюки
она спросонья позабыла надеть. Видимо, гимнастерка показалась ей платьем, она одернула ее и встала в строй.
Надо сказать, что хохотали над ней лишь майор Семиразов да его подручный — старшина. Другие офицеры и
солдаты ее жалели.
Потом, к весне сорок второго года, инженерная часть с берегов Ладожского озера перешла на Пулковские