Молодость с нами
Шрифт:
спокойно перелистывал технический журнал Павла Петровича.
— Ну, еще раз здравствуйте! — сказала Оля и подала руку. — Интересно, как вы меня нашли, кто вам дал
адрес?
— Да в.вашей сумке…
— В какой сумке? — Оля разыгрывала удивление.
— Вы что же, ничего не знаете? — удивился и Журавлев. — Сумку-то вы теряли или нет?
— Сумку? Ах, да, сумку! Потеряла, потеряла, но совершенно не помню, где. Может быть, в трамвае или в
книжном магазине. У меня есть
забыть.
— Да нет же! — сказал Журавлев, развертывая свой пакет. — Вот она! Вы ее у нас на мартене забыли.
Вы уж извините, пришлось открыть — адрес искал… Нашел на конверте.
Он подал сумку Оле, она поблагодарила, сказала, что очень, очень о ней беспокоилась, потому что в
сумке тетрадки с выписками из редких книг, и отложила ее в сторону.
Оля обратила внимание на то, как одет Журавлев. Он был одет в серый спортивный, хорошо сшитый
костюм. Костюм был новый, но Журавлев не выглядел в нем тем манекеном из магазинных витрин, на который
часто бывают похожи молодые люди в первые дни после приобретения обновки. Журавлев держался свободно,
одежда его не сковывала. Заметила Оля и то, что на Журавлева обстановка кабинета Павла Петровича как будто
бы не произвела никакого впечатления. Обычно Олины знакомые, впервые попадая в этот кабинет,
восхищались, удивлялись, ахали и охали, потому что в кабинете Павла Петровича было много всяческих
интересных вещей: старинные часы — одни в углу, в дубовом футляре, другие на столе, бронзовые, с
фарфоровым расписным циферблатом; возле книжного шкафа, в пирамидке, стояли охотничьи ружья, одно тут
было арабское, со стволом из дамасской стали и ложем, отделанным серебром и перламутром. Были на полках и
на столе действующие модели различных машин, цветы из тончайшей стали и множество иных предметов,
собранных Павлом Петровичем еще до войны.
Журавлев не глядел на эти редкости, и Оля была этому рада, потому что ей хотелось, чтобы его внимание
занимала только она.
— Я прочитал у вас на дверях: “Павел Петрович Колосов”, — сказал Журавлев. — Не наш ли бывший
главный металлург ваш отец?
— Совершенно верно, он теперь работает в институте металлов.
— Значит, и вы в нашем деле понимаете?
— А как же! — Оля стала рассказывать о том, что она знает из металлургии: как берут пробы, какие
вещества добавляют в расплавленный металл, чтобы сталь получилась той или иной марки, помянула и
запомнившиеся ей флокены, из-за которых сталь становится ломкой.
Журавлев слушал ее со снисходительной улыбкой, с какой истинные мастера выслушивают замечания
дилетантов.
—
— Так вот — тоже металлург. — Оля решила его разыграть.
— Ну, нет! — Он засмеялся. — Вы думаете, разных словечек от папы набрались да кое-что в цеху
повидали, и уже этим меня можно обмануть? Вы, наверно, по искусству что-нибудь или по литературе.
— По истории, — сказала Оля серьезно. — Я в аспирантуре.
— Ученой, значит, будете?
Оле показалось, что в тоне, каким Журавлев сказал эти слова, прозвучало сожаление. “О чем же он
сожалеет? — подумала она. — Может быть, о том, что, став ученой, она вознесется в такую далекую высь, в
которой с площадки мартена ее и видно не будет”.
— Это еще неизвестно, — быстро ответила она. — По истории работать, конечно, буду. Например,
преподавать в вузе. А ученой?.. Это не так просто. Далеко не все, кто защитит диссертацию, становятся
учеными.
Оля все время боялась, что Журавлев встанет, попрощается и уйдет. Он принес сумку, сделал свое дело, и
у него нет больше причин терять с нею время. Поэтому она, не переставая, что-то рассказывала, о чем-то
говорила, задавала ему вопросы, заставляя говорить его, слушала с подчеркнутым вниманием. При этом она
думала, что поступает, наверно, очень неправильно и плохо, что не так надо себя вести, не этому ее учит
вековая женская премудрость, надо же делать вид, что тебе — ха-ха! — безразлично, есть тут какой-то
Журавлев или его вовсе и на свете-то не существует, надо быть равнодушной, снисходительной и ни в коем
случае не быть заинтересованной. Все это Оля знала и понимала, с другими она именно так себя и вела, как
учит премудрость. Но тут что-то испортилось в вековых правилах. Она не могла им следовать, не получалось
так, все заслонял страх: вдруг уйдет. А так хотелось, чтобы не уходил, чтобы сидел тут, курил папиросы,
смотрел на нее серыми внимательными глазами и отбрасывал со лба длинную прядь волос, наверно мягкую,
шелковистую, она так легко падает и шевелится от ветра, проникающего в комнату через окно.
— Знаете что, — сказал вдруг Журавлев, — как планируется у вас сегодня время?
Оля изо всех сил старалась сказать, что сегодня она очень занята, но кто-то другой, совсем не она,
ответил за нее. Оля даже не успела опомниться, как это случилось, ее язык уже произнес:
— Совершенно никак. Я над этим еще и не думала.
— Может быть, если вы согласны и у вас есть свободный час, мы выйдем на улицу? Погода, знаете,