Молодость с нами
Шрифт:
измученный, шел в нескольких шагах позади него.
Еще накануне Варе стало известно, что в институте состоится бюро, на котором собрались
прорабатывать Павла Петровича. Об этом ей сказала ее квартирная хозяйка, которая работала в институте.
Варя очень удивилась. Странные какие люди, думала она, неужели они не знают о том, что опыты Павла
Петровича закончились на заводе блестяще. Водород почти побежден. Уже в той плавке, которую спас Виктор
Журавлев, его было ничтожное количество. Варя
стало еще меньше. Павла Петровича хвалить надо, премировать, а не прорабатывать. Варя пришла вечером к
институтской проходной, узнала у знакомого вахтера, что ни Павел Петрович, ни Мелентьев и никто из членов
партбюро еще не выходил, и стала ждать. Она шагала по улице, и тогда мороз леденил ей ноги в тонких чулках;
от ног холод шел по всему телу, ходил по спине; Варя просилась в каморку к вахтеру, к натопленной печке;
возле печки ей становилось жарко, душно, тяжело, и она вновь выходила на холод, который вновь леденил ноги
и пробирался по спине. Она ждала Павла Петровича; ведь, если у него там, на партбюро, будут неприятности,
тогда, может быть, понадобится ее поддержка, мало ли что бывает. А главное — надо просто увидеть его и
узнать, как и чем закончилось заседание бюро.
Но когда на улице появился Павел Петрович, решимость покинула Варю. Она говорила себе: вот подойду,
вот подойду, она даже приближалась почти к его локтю, но Павел Петрович ее не замечал, а тронуть его или
окликнуть она не решалась.
Павел Петрович ходил и ходил по городу, Варя ходила за ним, зябла, коченела, но не отступала. Она
считала себя обязанной быть в эту тяжкую для Павла Петровича ночь его ангелом-хранителем.
Среди ночи Павел Петрович добрел до незнакомого Варе дома и исчез в парадной. “Не Серафима ли
Антоновна тут живет?” — подумала Варя с испугом. Но она вспомнила, как ей говорила Оля, что Серафима
Антоновна живет в роскошном доме с кариатидами. Тут кариатид не было.
Варя не знала, что ей делать, как быть, как поступать. Неизвестно же, сколько времени Павел Петрович
пробудет в этом доме и вообще выйдет ли до утра обратно. Может быть, он там останется ночевать, может быть,
уже лег и спит. Но она стояла свою вахту. Дежурная дворничиха заметила ее, то быстро шагавшую по тротуару,
то стоявшую в парадной возле лестницы. Дворничиха спросила, что тут делает молодая барышня, кого или чего
дожидается. Варя сказала, что в этот дом, в какую-то квартиру зашел ее отец, он больной, у него больное
сердце, и она не может так бросить его и уйти домой. Дворничиха предложила обойти все квартиры и, хотя
ночь, поспрошать, в какой из них скрылся барышнин папаша. Варя испугалась: что вы, что вы, ни за что, людей
тревожить среди ночи, да и
сделается. Дворничиха сказала, чтобы Варя пошла погреться в дворницкой, а если кто выйдет из парадной за
это время, она немедленно сообщит барышне.
Но Варя, увидев неподалеку от дома аптеку, подумала, что ведь у Павла Петровича плохое сердце и
хорошо бы на всякий случай приобрести какое-нибудь лекарство. Она бегом отправилась в аптеку. Аптека была
закрыта. Варя долго звонила в звонок, ей открыла седая женщина в белом. Женщина заворчала, что аптека, мол,
конечно, дежурная, но все равно в такое время лучше бы спать. Варя сказала, что ей нужны разные сердечные
лекарства. Аптекарша ответила, что сердечных лекарств на свете много, да только без рецепта она может дать
одни ландышевые капли, по двадцать капель, развести водой на глоток, очень хорошо помогают. Варя взяла
пузырек, засунула его в рукавичку и побежала обратно к дворничихе. “Нет, — сказала дворничиха, — никто не
выходил”.
Варя дежурила на морозе почти до утра. Из подъезда уже начинали выбегать люди, они спешили к
первым трамваям, они ехали на работу в ранние утренние смены.
Павел Петрович вышел медленно, пошел не спеша, и Варе думалось, что он очень нуждается в помощи,
дружбе и сочувствии. Все, все это могла дать ему Варя, но у нее не хватало решимости на это. Она шла за ним,
чувствуя, что коченеет, что уже сама с трудом двигает ногами и руками, что в суставах стало туго и тепла в теле
нет нисколько. Но как бы ей ни было плохо, она помнила о больном сердце Павла Петровича, в руке у нее был
крепко зажат пузырек с ландышевыми каплями…
В этот час еще не спала и Серафима Антоновна. Она лежала на своей гигантской кровати из красного
дерева, отделанной бронзой, с вензелями и загадочной баронской короной. Где-то с краю, в подушках и пуховых
одеялах, зарылся похрапывающий Борис Владимирович. Не о нем, нет, не о нем были мысли Серафимы
Антоновны. Во втором часу ночи ей позвонил Мукосеев, с которым она никогда до этого не разговаривала, и
сказал: “Ну, поздравляю. Тот, кто хотел вас съесть, сам сковырнулся. Партбюро приняло решение исключить его
из партии. Будьте здоровы, рад за вас”.
Серафима Антоновна принялась звонить Мелентьеву. Она говорила, что потрясена, расстроена, что это
жестокий удар, который убьет ее друга Павла Петровича. Мелентьев ответил: “А вот он, ваш друг, с дружбой не
посчитался, когда порочил ваше имя перед коллективом. Разве нельзя было эту историю обойти и замять, если
не полностью, то пусть бы хоть на общественность не выносил. Поговорили бы в узком кругу. Вот как,