Молодость с нами
Шрифт:
речного пароходства Игнатьев. — А не то что выговор.
Все засмеялись.
Дальше пошли дела менее интересные и уже отнюдь не привлекательные: один прогулял, другой
заявился в цех пьяный, третий затеял драку. Веселое оживление, вызванное разбором дела Кукушкиной,
прошло, возникало чувство неприязни к разгильдяям, лодырям, хулиганам, которые, как их не учи, как ни
воспитывай, всё гнут в свою сторону.
— Ну, а это вовсе возмутительное дело, — сказал Осипов. —
бумаги на столе и попросил: — Позовите-ка Журавлева.
Вошел тот парень, который в сквере спрашивал у Оли о времени. Вошел, осмотрелся и, как ему ни
предлагали пройти дальше, сел на стул возле самой двери. Его и Олины глаза встретились; Оле показалось при
этом, что он ей подмигнул. В одно мгновение она вспомнила и его пошлый разговор с садовницами, и его
неуклюжее поведение с ней, и самодовольное, самовлюбленное выражение его лица; Оле захотелось подойти и
сказать ему какую-нибудь обидную грубость, такую, от которой бы у него навсегда прошла всякая охота
подмигивать.
— Да, так вот, товарищи, дело в следующем, — говорил Осипов, листая бумаги. — Как вам известно, на
Первомайском заводе одна из наших комсомольских бригад с позором провалилась в социалистическом
соревновании сталеваров. Перед вами конкретный виновник этого провала. Товарищ Журавлев Виктор
Михайлович. Первый подручный известного сталевара Анохина. Из подручных его уже вот-вот сватали на
самостоятельное бригадирство.
Осипов обстоятельно рассказывал рабочую биографию Виктора Журавлева; видно было, что он хорошо
знал и цех, в котором работал Виктор, и самого Виктора, и все обстоятельства его дела. Обстоятельства же были
такие. Желая удивить товарищей лихостью и отвагой, Виктор Журавлев ребром ладони разрубил струю
расплавленной стали в тот момент, когда второй подручный лил сталь из ложки в пробный стаканчик; разрубил,
да и получил сильнейший ожог; так же, как крановщица Кукушкина, надолго вышел из строя. Замены ему в
бригаде не было, бригада работала в ослабленном составе, показатели дала неважные, над ней в цехе смеялись:
вот так образцовая комсомольско-молодежная! Словом, нарушено было все: и техника безопасности, и
дисциплина труда, и товарищеская солидарность, и комсомольская дисциплина; налицо было мальчишеское
ухарство — скверный пример другим.
— Давай рассказывай, — попросили Журавлева.
— Я, конечно, виноват, — сказал он, встав все там же, возле дверей. — Я это понимаю: товарищей
подвел, весь цех. Но виноват я совсем не в том смысле, как вы считаете. А по-другому. Я виноват, что плохо
рассчитал угол удара — получилось нечисто,
Все загудели, зашумели. Осипов принялся стучать карандашом по графину: “Тише, товарищи, дайте
человеку сказать”. Кира Птичкина попросила: “Товарищ Журавлев, а в чем все-таки ваш фокус заключался,
расскажите, пожалуйста”.
— Это вовсе и не фокус — сказал Журавлев не без обиды. — Это точный расчет и решительность. У нас
в цехе есть один старик, он рассказывал, как раньше делали старые плавильные мастера: сунет руку в
расплавленный металл, вытащит — рука цела, даже холодная. Физический закон. Вокруг руки образуется
воздушная подушка. Я тоже… я целый год рубил рукой расплавленный шлак, полторы тысячи градусов.
Получалось.
Оля была уверена, что она уже где-то слышала эту историю, но где — вспомнить не могла. Она с
интересом смотрела на Журавлева, ее неприязнь к нему сменялась изумлением, недоумением: как можно
решиться рубить расплавленную сталь голой рукой? Перед нею встал сталелитейный цех, полыхающие
пламенем печи, огненные струи в желобах, пышущие жаром ковши, к которым подойти-то страшно, не то что
прикоснуться.
— Вы же сами нас учите, в газетах, в книгах пишете: храбрость, отвага, мужество, — продолжал
Журавлев.
— Так это же смотря где! — перебил его Осипов. — Ты будь храбрым в бою, в каком-нибудь
решительном испытании, а не во вред производству. Что ж ты сравниваешь несравнимое!
— А чего тут несравнимого! — Журавлев не терялся. — А где же тогда учиться храбрости и мужеству, на
чем и как их испытывать? Или только велите о них рассуждать на собраниях и теоретических собеседованиях?
Вот, пусть какой-нибудь ваш лектор по вопросам мужества и отваги придет, да и попробует на практике…
— Глупости ты начинаешь говорить, товарищ Журавлев, — сказал Осипов.
— Может быть. — Журавлев пожал плечами. — Только еще раз говорю: виной своей считаю плохую
подготовку к испытанию, неуклюжесть… поспешил.
— Вот мы и всыпем тебе строгача за такое непонимание своей вины.
— Пожалуйста, всыпайте. А все равно мужчина должен быть мужчиной.
Он стоял прямой, спокойный, убежденный в своей правоте, совсем не такой, каким был в сквере, и даже
не такой, каким вошел сюда пятнадцать минут назад.
— Кто, товарищи, за то, чтобы дать Журавлеву строгий выговор? — спросил Коля Осипов.
Оля вместе со всеми машинально подняла руку, и в этот момент ее глаза встретились с глазами
Журавлева. Журавлев усмехнулся не то жалостливо, не то презрительно. У Оли зазвенело в голове, так смутил