Молодость
Шрифт:
Степан присел на камень, держа в зубах нераскуренную трубку. Но и тихое дыхание природы не могло вернуть прежнего чувства радости и покоя. Стыд и позор за растоптанную любовь жгли ему сердце.
Снова и снова, против воли Степана, мысли его улетали к далеким дням юности, к ясноглазой доверчивой Насте…
Федор Огрехов удочерил пятилетнюю Настю, когда был бездетным. Он привез девочку из городского приюта, где воспитывались сироты и подкидыши. Но через год жена его родила, затем стала рожать почти ежегодно.
Выбиваясь
Однажды свиньи ходили в лужке у погоста. Поле холмилось желтовато-знойными копнами только что скошенной и повязанной ржи. Среди колючего жнивья скрипела, переносясь с места на место, быстроногая коростель, звенели тысячами серебряных молоточков зеленые кузнечики.
Все было хорошо. Только Настя ничего не видела и не примечала, кроме рябого господского борова. Он каждую минуту убегал на погост опрокидывать подгнившие кресты и разрывать могилы. Настя, гоняясь за ним по кустам, изранила о камни босые ноги, порвала единственное свое платье и расцарапала ветками лицо.
Даже солнце не сочувствовало ребенку. Оно докатилось по голубой горе небосклона до верхушек вековых дубов Гагаринской рощи и, повиснув, не желало скрыться. Это означало, что домой гнать еще рано.
Рябой боров снова убежал. Настя, обессиленная и несчастная, уже не погналась за ним. Она села на траву и заплакала.
— Не реви! — послышался сзади грубоватый голос.
На погосте сухо треснул обломанный шест, взвизгнул злосчастный боров и опрометью понесся к стаду. За ним выскочил из кустов черноголовый парнишка в белой холщовой рубахе и таких же портках.
— Подлая скотина, мертвым не дает покою, — сказал он, запыхавшись, и подошел к девочке. — Груши будешь? Хорошие бессемянки, из барского сада. Я там одну доску в заборе отодрал — когда захочу, тогда и проскочу.
Крупные, слегка помятые плоды упали на колени притихшей свинопаски.
— Зовут-то как?
— Настей.
— Рыжего, что ли, Федора дочь?
— Угу, — не обиделась Настя и добавила: — Не родная дочь, приемная. Мой отец в городе на коне по цирку катается, разные представления показывает… Наездник он.
— А мать?
— Умерла, — чуть слышно промолвила девочка, опустив наполнившиеся слезами глаза. — Она в прислугах жила у господ.
Дети сидели рядом, поджав под себя ноги. Лица их были одинаково печальны.
— А меня зовут Степкой, кличут Побегуном.
Настя взглянула в насмешливо-светлые глаза Степана. Удивилась:
— Почему Побегуном?
— По случаю бегства. Вот ты убежишь с барского двора, к другому хапуну наймешься — тоже убежишь, к третьему… И прокличут!
— А-а, — поняла Настя. — Не уживаешься?
— Рукам ничего, нутро не терпит, — тяжело уронил Степан. — Работал я у Афоньки Бритяка… Знаешь такого? И за стадом ходил вместе с дедом Лукьяном и
Вскоре после этого разговора Степан появился на барском дворе.
— Настя! — окликнул он девочку, проходившую мимо конюшни. — Ну, остепенился рябый боров или мотает, куда не надо?
И, приблизившись, задумчиво добавил:
— Продался табун гонять. За три с полтиной в месяц. Плевать бы Гагарину на калоши не пошел, да мать заболела… Нужда!
С того времени они не разлучались. Босоногие, носились на пруд, пропадали в лесном ягодном мире, жили одним страхом и общей радостью.
Когда Насте исполнилось десять лет, из гррода прикатил циркач-родитель. Он поговорил с Ореховым и забрал дочь к себе. За короткий срок отец обучил Настю скакать на лошади по цирковой арене и выстрелом из пистолета сбивать с наездника шляпу.
Но девочке не нравилось в цирке. Все там было ей чуждо, постыло. Она скучала по лугам и полям, без Степана…
Потом отец, которому надоели слезы дочери, нашел себе другую партнершу, а Настя вернулась в Жердевку.
В ее отношениях со Степаном появилось что-то новое, пугающее и радостное…
Вечерами Степан искал в шумном хороводе праздничной гулянки среди звонких девичьих голосов один, выделявшийся своей чистотой и силой, запевный голос Насти. Даже известная песенница и забияка Аринка, дочь Бритяка, пристраивалась к ней в подголоски…
— Девка — орел, — говорили жердевцы про Настю. — Дородная и удалая. С такой муж не пропадет. Ум да красота — самое большое богатство!
На каждом шагу Степан встречал завистливые взгляды, и ему никогда не приходило в голову, что может быть иначе. Он любил Настю, и Настя любила его.
Именно для Насти, для будущей совместной жизни подался Степан искать удачи на стороне, рубил в шахте уголь, дрался с полицией, читал и передавал другим запрещенные книги.
И только раз в сердце Степана закралась тревога. Случилось это в дни мобилизации, когда на западе уже пылала война. Поздно ночью, простившись в теснине жердевских ракит с любимой, Степан шел домой, задумчивый и грустный, унося на губах ее теплоту…
На деревне рвалась в лихом переплясе гармонь. Гремело, ухало, стонало пьяное гульбище. Ребята перед отправкой в армию ходили по улице буйной ватагой, ломали ради озорства калитки, валили заборы, отрясали чужие сады.
«Разоряются, будто за всю деревню служить идут», — подумал Степан, заслышав неподалеку голоса Ефима Бритяка и Глебки Чибисова — сына старосты.
Эти двое славились особыми проказами. Недавно они сковырнули у Проняки Адоньева под гору амбар, в котором спали новобрачные. А в следующую ночь, со двора Васи Пятиалтынного — родного дяди Ефима — перетаскали два воза скупленных яиц в скирду соломы. Торгаш вызвал урядника, понятых; начался повальный обыск, забрались представители власти на злополучный омет и провалились в яичницу…