Молодой человек
Шрифт:
Я проснулся оттого, что рядом кто-то стонал. Магомет, забившись в угол, хныкал, как маленький ребенок, и лицо у него было заплаканное.
Что снилось ему? Может, и ему во сне явилась та давно забытая соломенная хатка, ива над рекой, гуси, цепочкой идущие через двор…
Вдруг Магомет обхватил голову руками и застонал. Я толкнул его:
— Магомет!
Он долго непонимающё глядел на меня заплаканными глазами и наконец сказал:
— Шпыняли.
— Кто шпынял?
— А все, кому не лень.
В вагоне было накурено, пахло чаем,
— Вот так они едут и едут. А куда едут? Все станут мазуриками, — сказал раскормленный молодой нэпман, похожий на теленка.
— Эх ты, Жорж! — откликнулся с полки матрос.
— А кто им помешает? Вы им помешаете? — сказал нэпман, похожий на теленка. — Сами наедине с собою остаются, что хотят делают, что придет в голову — сразу же и делают. Босяками вырастут, насильниками.
— Сам ты насильник, поглядись в зеркало, Жорж, — сказал матрос, повернулся на бок и так захрапел, что снова сверху стал падать чемодан.
— Я бы их всех передушил, — сказал похожий на теленка.
Я смотрел на его круглое, розовое, как ветчина, лицо. Нет, никто не переубедит меня, что делать нужно иначе, а не так. Я хотел все перепробовать и испытать сам, сделать все по-своему, как будто я был первый человек на земле, первый бежал из дома, и первый искал работу, и первый видел эти станции и города, и первого меня ждет неизвестное будущее.
Неожиданно за окнами стало светло. На небо выкатилась незнакомая, плоская, ярко-медная луна и озарила все колдовским светом: и тополя по дороге, и на полях застывшую, как бы окаменевшую рожь, и тихое, спящее на косогоре, без единого огонька белое сельцо, как будто случайно забежавшее сюда.
Мир был неживой, ненастоящий, и лишь дальние, сверкавшие в ночи и быстро приближавшиеся к нам синие, как медуницы, огни полустанка говорили, что мы едем наяву.
— Ваш-ш-ши би-ле-ты!
Их было двое. Один светил фонарем, а другой щелкал билеты щипцами.
На боковой полке лежала куча тряпья. При окрике она зашевелилась, потом затихла.
— Ты что, глухой? — сказал кондуктор с фонарем.
— Я убогий, — ответили из кучи тряпья.
— Да что ты с ним разговариваешь? Тяни за ноги! — сказал тот, который со щипцами.
— Да он безногий.
— Как же он туда залез?
— А я свои ноги чувствую, — ответили с полки.
— И ты безногий? — Магомета осветили фонарем.
— Нет, мы с ногами.
— Смотри какой справный, — сказал вдруг кондуктор, оглядывая меня, — и кепочка, и сандалики. Ты-то зачем с ними?
— Я бы их всех передушил, — сказал похожий на теленка.
3. Станция Вареники
— Ох и не нравится мне это! — сказал Магомет. — Ужас как не нравится.
Он пригнулся к самой земле, прячась за бугром, и следил за главным кондуктором, который прохаживался вдоль поезда.
Усталый, запыленный зеленый поезд покорно стоял в открытой солнечной степи, похожий на гусеницу, которой надоело ползти. Ветер подымал тучи пыли
Но вот ударил станционный колокол, паровоз дал гудок, поезд вздрогнул, лязгнул буферами и, убыстряя ход, покатился мимо, мимо.
— Айданем! — вскричал Магомет и, как обезьянка, схватился за поручни, вскочил на буфер и по железной лестнице наверх. Очертя голову, позабыв про все, я бросился в мелькание колес, в зеленое мельтешение вагонов, в грозное, страшное движение земли, уши наполнил грохот, звон рельсов, звон колес. И всеми силами, всеми мускулами, когда весь как проволока, как пружина, схватился, почти зубами уцепился за скользкие спасительные поручни и повис на секунду в воздухе, отдыхая, собираясь с новыми силами. И вот уже и я наверху.
Единственный станционный милиционер в белом полотняном шлеме, до этого скучно стоявший у колокола, побежал вдоль состава, пытаясь свистом согнать нас. Зачем мы были ему нужны и что бы он стал с нами делать на этой степной одинокой станции с суховейными ветрами?
Но поезд набирал ход, милиционер уходил все дальше и дальше и был такой маленький и смешной — там, вдали, на перроне.
Теплый полынно-горьковатый ветер бил в лицо.
Сначала я лежал плашмя, всем телом прижавшись к крыше. Все казалось, что стоит пошевелиться или сесть, и ветер срежет меня. Но постепенно я привык и вот, уже отклеившись от крыши, сел. Вагон приятно покачивало, голова слегка кружилась, и крыша как бы плыла одна в воздухе. Далеко, далеко, откликаясь эхом, слышался в полях рокот идущего поезда.
Магомет стоял под самыми облаками и в такт хода поезда пританцовывал босыми пятками: «Тырла-дырла-бырла-тырла». Он вдыхал полной грудью ветер и весь восторг, все свои чувства, все мысли выразил одним словом:
— Лафа!
Он не помнил ни отца, ни матери, ни дома, ни улицы детства, и не было у него привязанности к какому-нибудь уголку на земле.
— Ух, лафа! — повторил он.
Поезд замедлил ход и загремел на мосту, жутко проплыли фермы. Сгибаешь в испуге голову и снова лежишь плашмя. А внизу сквозь пролеты моста — спокойная, величавая, прозрачная до песчаного дна река.
Но вот гром остался позади. Мелькнули серебряные отмели. Снова мирно стучали колеса, снова проплывали луга, сожженные травы, черный пар. Дальние села манили к себе. Мальчики-пастухи что-то кричали нам, и мы тоже кричали им в ответ что-то озорное, крепкое и звали на крышу вагона.
Неожиданно из открытой степи надвинулись кирпичные строения, длинные, скучные пакгаузы. Встречные паровозы обволакивали нас дымом и паром. Поезд уже замедлял ход, и наплывала узловая станция, многолюдная, пыльная. Мелькали фуражки носильщиков, оглушал радостный крик и гром музыки на перроне: встречали кого-то, кто приехал в том же поезде, в том же вагоне, на крыше которого мы лежали.