Молодой человек
Шрифт:
— Значит, ты с люльки стреляный, — сказал Караев.
В это время прибежал мальчишка и сказал, что на болоте видели сыновей Кадыр-бека. Караев сунул мне стоявшую в углу винтовку.
— Стрелять, значит, умеешь?
Я не успел ответить, как он с обрезом в руках выскочил из дома и побежал, и я — за ним.
Мы бежали через сад, в котором росли низенькие фруктовые деревья, а потом узкой тропинкой — куда-то вниз. Винтовка казалась мне тяжелой и очень длинной, и я думал о том, что после того единственного
— Тут слушай и смотри, — сказал Караев.
Я открыл затвор, в магазине тяжело лежала обойма патронов. Я закрыл затвор и почему-то успокоился. Было тихо, камыши не шевелились, слышался лишь шелест крыльев молча перелетавших уток. Меня вдруг потянуло в камыши.
Я знал, что в камышах опаснее, но пошел вперед, и было весело и азартно от чувства опасности, которого я еще никогда не испытывал, которое как бы еще не существовало для меня и не могло касаться меня, полного сил и добрых намерений. Неужели кто-то может меня убить? Зачем? За что?
Я шел вперед. Скорей бы стрелять! Чего там ждут? И хотелось крикнуть, вскинуть винтовку, выстрелить вверх. Я остановился и жадно понюхал сырой, тепло пахнущий перьями птиц воздух камышей.
Сеялся мелкий горячий южный дождик. Я постоял и прислушался к камышам. Все было тихо. «Видишь, не побоялся, пошел, и ничего не случилось», — сказал я сам себе и побрел вдоль камышей к маленькой глиняной сторожке, скорбно глядевшей на меня единственным окошком. Я подошел к сторожке и толкнул дверь.
Вдруг мелькнула чья-то тень. И вспышка. Пуля стукнулась о стену и куда-то мягко ушла. Шурша, посыпалась глина. А я стоял прижавшись к стене, словно пронзенный молнией, ее воспаленным светом. Это ведь стреляли в меня. На выстрел прибежал Караев, а за ним и другие.
— Живой?
Я ощупывал голову, грудь, руки и насмешил всех.
4. Крик в Сафюре
Ночью был ливень, и горная речка вздулась, бурлила и кипела, с грохотом несла камни, ударяла ими о сваи караван-сарая.
Я родился у тихой, с желтыми кувшинками Роси. Когда шел дождь, спокойные, кроткие капли ударяли по гладкой реке, и она была как решето. Никогда она не выходила из берегов, не бурлила и не шумела вот так. От этого возбуждающего ночного шума горной реки на душе становилось тревожно.
Меня разбудила странная музыка. Отчаянно били в бубен, и визгливо, судорожно, захлебываясь, пела зурна. Зурна звала скорее, скорее жить, дышать, торопиться сделать все, пока не поздно, потому что скоро, скоро конец света.
Я вскочил. Под самыми окнами истошно закричали: «Алла, алла!» Стекла зазвенели от близких выстрелов, горячий
— Плохо! — сказал он.
— А что случилось?
— Зачем случилось? Ничего не случилось, дорогой.
— В чем же дело?
— А ни в чем дело, только резать будут.
— Кого резать?
— Тебя резать, дорогой.
— За что? — спросил я.
— А ни за что, дорогой, — заверил он, — только резать будут, как барашка.
С улицы донесся сильный шум.
— А где Караев?
— И-и, — зашептал он.
Узкая, темная, пахнущая дымом караван-сарая улица была забита папахами, над которыми колыхались поднятые вверх ружья и сверкали клинки, которыми махали сидевшие на осликах всадники.
Под крики всей толпы вели милиционера, в галифе и чувяках на босу ногу, смуглого, худого, с завязанными за спиной руками. И верховые и пешие следовали за ним с криками, пинали его в спину, а некоторые забегали вперед и грозили ему кулаками.
Потом все стихло. Молча, толпой привидений, прошли женщины в черных чадрах. И казалось, сама смерть прошествовала по улице.
На галерее послышались гортанные возгласы, шарканье многочисленных ног. Косоглазый заметался, как раненый кролик, выскочил из комнаты.
Они вошли втроем — все коротконогие, в толстых шерстяных носках и чириках. Они дышали зноем, пылью, смешанной с запахом инжира и бараньего пота. А ружья у них были незнакомые, короткие, точно обрубленные, чужеземные, зловещие. Один из них надвинулся, душно дыша черемшой, сверкнул агатовыми зрачками.
— Зачем такой? — сказал он по-русски.
И сразу все трое загалдели, закричали, и снова я разобрал только: «Алла, алла!»
— Зачем такой? — повторил он свой вопрос, показывая кулак, поросший красным курчавым волосом, и рванул на мне портупею.
И снова те закричали: «Алла, алла!»
Они вывели меня на улицу. Только теперь, в свете солнца, я увидел, какое это было большое селение.
Встречные старались не смотреть на меня. Было ли им стыдно смотреть мне в глаза, или они боялись церберов, но они делали вид, что ничего не замечают. Я впервые понял, как это бывает, когда случится с тобой беда.
Отчего так кричат вокруг, лезут в глаза знойные, опаленные нордом рожи, перекошенные злобой?
— Гяур, — сказал кто-то.
Тощий, с острой длинной бородкой, он показался мне похожим на козла, а рядом шел маленький, тяжелый, багровый, с мордой кабана. Я стал вглядываться в лица, мне казалось, я начинаю сходить с ума: вокруг были мопсы, лисицы, попугаи.
Со мной ли это происходило или с кем другим? Я ли этот подросток в разорванной черной куртке и нахлобученной на самые глаза фуражке со звездочкой?