Молодой Ленинград 1981
Шрифт:
Его перевели старпомом на однотипный «гидрограф». С новым своим положением он скоро смирился: ему обещали, что через год-другой, когда происшествие подзабудется, его восстановят в прежней должности.
И стал он исправно служить на новом судне. Моряк он был грамотный, службу знал, команда любила его за добродушие, веселый нрав, и потому он не делал трагедии из того, что случилось.
Старпомом закончил навигацию и получил долгожданный отпуск. Решил ехать на Юг.
Прилетев в Сочи, он снял комнату у самого моря и в первый же день пошел на него смотреть.
Осеннее Черное море ему
Так он и зажил: спокойно, размеренно. Нагулявшись с утра, шел к морю, усаживался на то место, которое облюбовал в первый день, смотрел и слушал море.
Никто ему не мешал. Лишь изредка мимо проходил с обходом по берегу старик сторож, высокий, сутулый, завернутый в черную железнодорожную шинель. Николая Сергеевича он не замечал. Да и весь белый свет, казалось, существовал для него то ли в мыслях, то ли в воспоминаниях, которые отражались на сухом лице пророческой суровостью, отрешенностью.
Но недели через три Николаю Сергеевичу стало скучно, беспокойно. Точно так же было и в прошлом отпуске, но, долго дожидаясь очередного, он успел об этом забыть.
Полагая, что беспокойство от одиночества, безлюдья, он купил билет в Москву.
В Москве ему удалось снять номер в гостинице. Но шумная столица пришлась ему не по нутру. «Чистый Вавилон! — удивлялся он. — Так и прут из всех щелей! И все опаздывают!»
Достать билет в театр не было никакой возможности, кино ему осточертело на судне… Он бы, может, вернулся домой, но опасался стать в поселке всеобщим посмешищем: извольте видеть — герой труда, перекрыли ему кислород, разлучили с любимым делом!
Перед отъездом на родину, в Смоленск, его немного развлек визит журналистки. Черт ее знает, как она напала на его след. Явилась в номер без звонка, без предупреждения.
Полная маленькая блондинка с челкой на круглом лбу, глаза живые, подвижные… Николай Сергеевич сразу, как только ее увидел, засмущался.
Убедившись, что он — это он, Николай Сергеевич Руднев, она без промедления приступила к делу.
— Я по поводу истории, приключившейся с вами в Восточно-Сибирском море, — объяснила она. — Как это было?
Готовясь слушать, ерзнула на стуле, закинула ногу на ногу, так что при этом мелькнул краешек чулка. Он почувствовал сильный жар и отвернулся к окну. А когда опять взглянул на нее, с удивлением обнаружил, что лицо ее серьезно, сосредоточенно.
— Сели на мель, не могли сняться… — вяло рассказывал он.
— А по чьей вине? — осведомилась она доверчивым, снимающим настороженность тоном.
— По моей. По чьей же? — удивился он. — За это и переведен в старпомы.
— Вот как…
Видно, она в чем-то сомневалась, следующий вопрос задала несколько растерянно:
— Но вы же измеряли глубины?..
— Так, — согласился он.
— Следовательно, шли на ощупь, вслепую? Не так ли?
— Вообще-то, мы шли не наобум, а по следам предшественников, таких же гидрографов. Но рельеф дна, как вы знаете, может
— Следовательно, вы ни при чем?
Он улыбнулся ее наивности. Ему даже стало весело: пароход разбит вдребезги, а виновных нет.
— А кто же при чем? — удивился он. — Судовая буфетчица?
— Ну-у… — она замялась.
Склонив голову набок, вздернула бровь, что-то прикидывая, обдумывая. А затем с живым любопытством спросила:
— И как вы спаслись?
Он рассказал, как ребята заводили на берег трос, как вертолетчики по одному перевозили их верхом на якоре.
В продолжение его рассказа она быстро писала в блокноте, часто прерывала его просьбами повторить, объяснить значение того или иного морского термина.
Он говорил, а сам думал: не стоит особенно распространяться: поскольку она записывает, значит, намерена чего-нибудь сочинить, а ему этого ох как не хотелось! Но она, отрываясь от блокнота, улыбаясь, смотрела ему прямо в глаза… И Николай Сергеевич махнул рукой на свои опасения и выложил все, как было. А в конце разговора даже позволил себе пошутить: она попросила его уточнить, в каком состоянии было судно, когда он отдал команду оставить его, и он сказал, что крен достигал градусов… э-э-э… ну, в общем, в трубу было видно ребят на берегу.
…В Смоленске у Николая Сергеевича никого не осталось, кроме дяди, отцова брата: отец не вернулся с войны, мать умерла несколько лет назад. Старики родственники жили все так же тихо, мирно в беленом домике, к которому примыкал небольшой сад из яблонь и слив. С утра он пил с ними чай с вареньем, кислыми оладьями — тетка берегла муку к празднику, но по случаю его приезда нарушила зарок, потом шел гулять по заснеженным чистым улицам, грелся на лавочках на солнцепеке.
Все в городе было мило, дорого его сердцу.
Вот дом, с крыши которого он на спор прыгал в кучу песка, а потом убегал от мужика-строителя. Дом потемнел от дождей, обшарпался, врос в землю, а тогда он от страха перед собственной удалью едва чувств не лишился на крыше. Вот то самое дерево, под которым он похоронил своего кота…
Вечером возвращался с работы дядя — он все еще работал, хотя по возрасту давно мог выйти на пенсию, уверял, что при деле дольше проживет, — и они садились втроем ужинать. Николай Сергеевич ставил на стол бутылочку, и начинался разговор: об отношениях в дядином производственном коллективе, о материальных преимуществах жизни на Севере и о родственниках, многих из которых Николай Сергеевич давно потерял из виду.
Иногда, после лишней рюмки, дядя тенорком, на коротком дыхании затягивал «Утро красит нежным цветом» или «Три танкиста, три веселых друга». Тетка, смеясь, отмахиваясь, просила его уняться: соседи услышат, бог весть что подумают.
Так незаметно пролетел почти весь его отпуск. Оставшиеся полтора месяца он зарезервировал, с тем чтобы пройти хотя бы до Амдермы Северным морским путем, западный сектор которого был ему мало знаком.
Чтобы осуществить свое намерение, он приехал в Ленинград и подрядился в речное пароходство на сухогруз. У речников не хватало штурманов, и его оформили старпомом. Предстояло перегнать пароход в Архангельск, а там он надеялся пересесть на другое судно.