Молодой Погодин
Шрифт:
Чрезвычайно важна для Погодина установка на подлинность тех событий, о которых он рассказывает. Почти в каждой повести так или иначе подчеркнуто, что сюжет не выдуман, что он основан на настоящих письмах или дневниках, или что автор сам был его очевидцем, или что он услышан от кого-либо из знакомых. Эти уверения далеко не всегда оказываются фикцией. Погодин то берет готовую сюжетную схему («Преступница», «Петрусь»), то использует автобиографические моменты («Русая коса», «Сокольницкий сад», «Адель»), то пересказывает слышанные им анекдоты («Возмездие», эпизод с гаданием в «Черной немочи»). Жанр анекдота, «истории из жизни», имеет особое значение для него. Некоторые из его повестей в журнальной публикации имели подзаголовок «анекдот», т. е. стояли на грани художественной и документальной прозы. Эта установка на подлинность, с одной стороны, продолжает традицию «справедливой» и «полусправедливой» повести XVIII — начала XIX в. [7] ,
7
См.: Вацуро В. Э. От бытописания к «поэзии действительности». — В кн.: Русская повесть XIX века. Л., 1973, с. 200–214.
С жанром анекдота теснее всего связан цикл коротких рассказов, озаглавленный Погодиным «Психологические явления». Название цикла очень точное. Погодин рассказывает именно о явлениях, проявлениях человеческой психологии, не углубляясь в ее внутреннюю природу. Цель рассказов — озадачить читателя, продемонстрировать ему странность, необъяснимость иных движений человеческой души. Объяснения Погодин, по существу, нигде не дает. В лучшем случае он может выдвинуть расхожую мораль или рассудочное истолкование, но может обойтись и без этого. Отсутствие объяснения его не смущает, — достаточно преподнесения самого факта. Факт же, как правило, парадоксален: на лице преступника не видно следов порока; получивший неожиданную награду не обрадовался, а — удавился; честнейший человек — убил из-за денег.
К «Психологическим явлениям» тяготеют некоторые мотивы других повестей, где также обнаружена парадоксальность души человеческой. В «Преступнице» Погодин настаивает на набожности и благочестии своей героини, но в ней есть способность и к преступлению, и к угарной пляске и ласкам в кабаке, ко лжи, клевете, душевному отупению. В «Невесте на ярмарке» изначально подчеркнута психологическая несообразность: героиня, наделенная тонкой душевной организацией, влюбилась в пустейшего и скверного человека.
Там, где Погодин претендует на то, чтобы быть психологом (это происходит, например, в «Как аукнется, так и откликнется» и «Сокольницком саде»), в одеждах психологии выступает сугубый рационализм. Он не дает нового объема, создает лишь видимость углубления. Все рассчитано, как наперед известная шахматная комбинация, включая даже якобы неожиданные сюжетные ходы. Подлинной стихией Погодина оказывается не психологический анализ, а констатация психологического факта. Выведение морали вполне органично этому, хотя по поводу морали Погодин и иронизирует.
Любопытно, что проявление необычайных страстей Погодин, как правило, обнаруживает в простом народе или в среднем сословии — в той сфере, которая целиком укладывается в быт, не осложненный ни культурой, ни философией. Именно в незыблемом бытовом укладе обнаруживаются необъяснимые психологические явления. Казалось бы, они должны подрывать бытовые основы, нарушать устойчивый порядок жизни. Но для Погодина эти явления оказываются как бы в порядке вещей, ибо необъяснимое для него — не тайна, в которой скрываются силы, способные потрясти миропорядок, но загадка, задачка. Ее можно разрешить, можно и не разрешить. Неразрешенная, она не будет смущать и тревожить, а лишь даст пищу для размышлений. Непостижимое тоже воспринимается им как бытовая данность.
В тех же случаях, когда Погодин дает разъяснения, он прибегает к народной морали, демонстрирующей, как один дурной поступок влечет за собой другие, как преступление ведет к наказанию. В его повестях масса пословиц. Пословица — обиходная мудрость — очень емкая форма для Погодина и очень органичная для него.
Погодин любил выражать свою мысль в афоризмах. Будучи по призванию историком-эмпириком, он большое значение придавал своим «Историческим афоризмам» (он публиковал их в «Московском вестнике» и позже издал отдельной книгой), которые претендовали на афористическое изложение взглядов на философию истории. В повестях Погодина тоже рассыпано множество афоризмов, и тут они обнаруживают свое истинное родство с русской пословицей (а вовсе не с одной из эстетических форм немецкого романтизма, как это мыслилось Погодиным).
До сих пор мы говорили о Погодине как о писателе, стоящем на прочных основаниях и находящем такие основания во всех явлениях, которых он касается, как о человеке трезвого и рационального
«Адель», тематически связанная с «Русой косой» и «Сокольницким садом», резко отличается от них. Эта повесть лишена бытовых оснований, по своей форме она романтична: в ней есть противостояние одаренной личности и толпы, есть две родные души, которые не могут соединиться, духовный мир в ней резко противопоставлен обыденному. Останься от Погодина одна эта повесть, мы бы сочли его романтиком; не будь ее, по остальным повестям, собранным в трехтомнике 1832 года, мы бы решили, что Погодин — наивный реалист. Истина же заключена, по-видимому, в скрытом, на поверхности не явленном соотношении сюжета «Адели» с сюжетами остальных повестей.
Мы говорили уже, что «Адель» — повесть автобиографическая. Но секрет ее заключается в том, что за двумя фигурами главных героев — Адели и Дмитрия — стоят не две, а три реальные фигуры: Александры Трубецкой, самого Погодина и Дмитрия Веневитинова [8] .
Для Погодина, как и для остальных своих друзей, Веневитинов был (и при жизни, и особенно после смерти) идеальным юношей, сочетавшим в себе мыслителя и поэта, обещавшим стать одним из первых русских дарований. Его ум, талант, образованность, характер — все делало его человеком необычайно привлекательным. Для Погодина же он был кумиром и соперником — одновременно. Восхищаясь Веневитиновым, Погодин все время сравнивает себя с ним, взвешивает свои и его достоинства и то и дело с сокрушением отмечает, что преимущество остается за Веневитиновым. Сойдясь с любомудрами, Погодин очень хочет ни в чем не отстать от них, оказаться на высоте. В каком-то смысле он хочет занять такое же, даже то самое место, что и Веневитинов. Самолюбие заставляет Погодина и гордиться своей дружбой с родовитыми, образованными, блестящими юношами и в то же время чувствовать себя в их кругу не совсем уютно, не на той высоте, как ему хотелось бы.
8
О сходстве героя «Адели» с Веневитиновым см.: Манн Ю. В. Поэтика русского романтизма. М., 1976, с. 244.
И вот Погодин пишет повесть, в которой в одном герое соединяет, отождествляет себя и Веневитинова. Как и Веневитинова, героя зовут Дмитрий, как Веневитинов, он скончался во цвете лет, тематика сочинения, которое пишет герой Погодина, совпадает с тематикой статьи Веневитинова. Дмитрий в «Адели» — жизненный идеал любомудров. Философия, поэзия, история человеческой культуры — вот та жизненная сфера, в которую он целиком погружен. Низкой обыденности нет места в его душе. В характере Дмитрия, как его задумал Погодин, воплощена та посмертная репутация Веневитинова, которую создали ему друзья. И в то же время герой — alter ego автора, основу сюжета составляет жизненная ситуация Погодина, история его отношений к любимой женщине.
Итак, образ героя «Адели» сложился из отождествления Погодина с Веневитиновым (вспомним, что это отождествление не было чисто литературным ходом: Погодин одно время мечтал о браке Веневитинова с княжной Трубецкой, в мыслях своих ставил его на желанное для себя место). Погодин со всеми основами, заложенными в его личности: с его происхождением, врожденным эмпиризмом, любовью ко всему положительному, отождествляет себя с тем, чем являются его друзья-любомудры: аристократы духа и аристократы по рождению. Но между его и их жизненными сферами лежало исконное расхождение, тождество прототипов было воображаемым, желаемым, но не действительным. Герой, имеющий такое происхождение, оказывается в сюжетной ситуации, для которой нет никакой возможности опуститься в быт, разрешиться в бытовой сфере, ибо вся она построена на мечте. К мечтательству же Погодин относится с подозрением. Герой «Черной немочи», сын богатого купца, мучается вопросами, на которые отвечать он себе не в силах: «…отчего солнце восходит и закатывается (…), отчего облака носятся, гром гремит, молния сверкает (…), что такое человек, что он на земле делает, откуда он пришел, куда он идет (…), как мысль в голове зачинается и плодится, как выговаривается она словом, отчего во всяком царстве есть крестьянин, мастеровой, купец и дворянин (…), что такое счастие, несчастие, судьба, случай, что такое добро, зло, воля, разум, вера…» Когда впервые в жизни он открывает свои мысли перед другим человеком, более всего он боится: «не мечтательные» ли они? И в то же время он рассказывает, что ученые книги, на которые он с жадностью набросился, не разрешили его вопросов, удовлетворили же его — стихи «господина Жуковского». В «Черной немочи» две большие стихотворные цитаты из Жуковского, Погодин часто цитирует его и в других повестях. Жуковский, апологет мечты, оказывается до сладости знакомым купеческому сыну, для которого в слове «мечтательность» заключен худший упрек, какой он сам себе может сделать.