Молодые львы
Шрифт:
– Война кончена, – бормотал Брандт, выходя из гостиной. – Да, братцы, кончена! И я иду спать. Прощай Брандт, лейтенант армии Третьей империи! – продолжал разглагольствовать он сонным голосом. – Прощай, солдат! Завтра художник-декадент снова проснется в штатской постели рядом со своей женой! – Посмотрев на Франсуазу, он обратился к ней с добродушной фамильярностью: – Будьте поласковей с моим другом. Любите его, Он – лучший из лучших! Сильный, испытанный в боях – надежда новой Европы, если вообще будет новая Европа, если вообще есть надежда… Крепко
Симона с ласковым укором покачала головой.
– Вино в голову ударило. Сам не знает, что болтает, – сказала она, увлекая Брандта в спальню.
– Спокойной ночи, – на прощанье крикнул им Брандт уже из коридора, – спокойной ночи, дорогие друзья!
Дверь закрылась, и в гостиной воцарилась тишина. Взгляд Христиана бесцельно блуждал по маленькой комнате, обставленной в типично женском вкусе, задерживаясь то на полированной глади дерева, то на темных в полумраке зеркалах, то на расшитых в мягких тонах подушках, то на оправленной в серебряную рамку довоенной фотографии Брандта в берете и баскской рубашке.
Наконец Христиан взглянул на Франсуазу. Закинув руки за голову, она задумчиво уставилась в потолок. Лицо ее наполовину скрывала тень, тело в голубом стеганом халате покоилось на подушках. Изредка она ленивым, едва заметным движением шевелила носком атласной комнатной туфельки, дотрагиваясь ею до края кушетки, потом отодвигала ногу назад. В памяти Христиана смутно возник такой же стеганый халат, только густого темно-красного цвета, на Гретхен Гарденбург, когда он впервые увидел ее в дверях просторной берлинской квартиры. Интересно, что она делает теперь? Цел ли дом, жива ли она сама? Живет ли все с той же седовласой француженкой?
– Устал солдат, – донесся до него приглушенный голос с кушетки. – Очень устал наш лейтенант Брандт.
– Да, устал, – согласился Христиан, внимательно посмотрев на нее.
– Должно быть, туго ему пришлось? – поинтересовалась она, снова пошевелив носком туфельки. – Кажется, последние несколько недель были не из приятных?
– Да, не очень.
– А что американцы? – с невинным видом расспрашивала она, сохраняя скучающий тон. – Наверное, у них большие силы и совсем свежие?
– Пожалуй, так.
Франсуаза чуть повернулась, и складки шелкового халата по-новому обрисовали стройную фигуру.
– А в газетах пишут, что все развивается согласно плану. Противника успешно сдерживают, и готовится внезапное контрнаступление. Это звучит очень успокаивающе, – продолжала она с явной издевкой. – Месье Брандту следовало бы почаще читать газеты.
Франсуаза тихо рассмеялась, и Христиан подумал, что если бы разговор шел о чем-нибудь другом, то этот смех показался бы чувственным и манящим.
– Месье Брандт, – продолжала Франсуаза, – не думает, что противника удастся сдержать, а «внезапное наступление» было бы полной неожиданностью для него. Как вы думаете?
– Думаю, что так, – согласился Христиан, начиная злиться, а про себя подумал: «И чего только ей надо?»
– Ну, а вы сами как считаете? –
– Пожалуй, я разделяю мнение Брандта.
– Вы, наверное, тоже очень устали. – Франсуаза села и пристально посмотрела на него. На губах ее играла полная искреннего сочувствия улыбка, но в прищуренных зеленых глазах. Христиан уловил какую-то скрытую насмешку. – Наверное, вам тоже хочется спать?
– Пока нет, – ответил Христиан. Ему вдруг показалось невыносимой мысль о том, что эта стройная зеленоглазая насмешливая женщина может оставить его одного. – А уставать приходилось куда больше…
– О, настоящий солдат! – заметила Франсуаза, снова откидываясь на подушки. – Стойкий, неутомимый. Разве может армия проиграть войну, когда все еще есть такие солдаты!
Христиан впился в нее взглядом. Он ее ненавидел. Сонным движением она повернула голову на подушке, чтобы было удобнее смотреть на него. Длинные мышцы натянулись под бледной кожей, тень легла по-другому, еще больше подчеркивая изящные линии шеи. Глядя на нее во все глаза. Христиан знал, что в конце концов обязательно поцелует то местечко, где белоснежная кожа образует нежный, плавный переход от шеи к полуприкрытому халатом плечу…
– Когда-то давно я знала одного молодого человека вроде вас, – сказала Франсуаза, погасив улыбку и глядя прямо на него. – Только он был француз. Сильный, терпеливый, убежденный патриот Франции. Признаюсь, он мне очень нравился. Он погиб в сороковом году во время отступления. Того, другого отступления… А вы собираетесь умереть?
– Нет, – в раздумье ответил Христиан. – Умирать я не собираюсь.
– Прекрасно. – На пухлых губах Франсуазы показалось подобие улыбки. – Лучший из лучших, как сказал ваш друг. Надежда новой Европы. Вы действительно считаете себя надеждой новой Европы?
– Брандт был пьян.
– Разве? Возможно. Вы уверены, что вам не хочется спать?
– Уверен.
– А выглядите вы усталым.
– Но спать не хочу.
Франсуаза слегка кивнула.
– Унтер-офицер, который всегда начеку. Он не желает спать. Предпочитает бодрствовать и, жертвуя собой, развлекать одинокую француженку, которой нечего делать, пока в Париж не пришли американцы. Тыльной стороной кисти она прикрыла глаза, просторный рукав халата соскользнул, обнажив тонкую изящную руку. – Завтра вас представят к ордену «Почетного легиона» второй степени за услуги, оказанные французской нации.
– Перестаньте, – сказал Христиан. – Довольно насмехаться надо мной.
– Да мне и мысли такой в голову не приходило, – возразила Франсуаза. – Скажите мне, унтер-офицер, как военный человек, когда, по-вашему, здесь будут американцы?
– Недели через две или через месяц…
– Интересные наступают времена, не правда ли?
– Да.
– Знаете что, унтер-офицер?
– Что?
– Я все вспоминаю тот вечер, когда встретилась с вами. Когда это было: в сороковом или в сорок первом?