Молодые львы
Шрифт:
– Что здесь творится? – спросил Майкл.
– Это вы нам скажите, – ответил первый солдат.
– В десять часов здесь не проходили войска?
– Никто здесь не проходил, – ответил с легким шведским акцентом другой солдат – маленький толстячок лет сорока, уже давно не бритый. – Вчера вечером проходил штаб Четвертой бронетанковой; нас ссадили здесь, а колонна свернула на юг. С тех пор никто не проходил. На рассвете откуда-то из центра города слышалась стрельба…
– Что там произошло?
– А почему ты меня спрашиваешь, приятель? Нас здесь поставили воду качать из этой вот
– Поедем в центр города и посмотрим, – нетерпеливо сказал Кин.
– А ты заткнись! – грубо бросил Майкл, круто повернувшись к Кину. Тот смущенно замигал глазами за толстыми стеклами очков.
– Мы с дружком, – снова заговорил толстяк, – как раз толковали о том, не лучше ли нам вообще отсюда убраться. Кому нужно, чтобы мы сидели здесь, словно утки на пруду? Утром приходил какой-то лягушатник, он немного говорит по-английски, и сказал, будто по ту сторону города восемьсот фрицев с тремя танками. Собираются сегодня занять город…
– Ну и дела, – заметил Майкл. – Так вот почему нет флагов.
– Восемьсот фрицев! – воскликнул Стеллевато. – Давайте-ка лучше смываться…
– Как ты думаешь, здесь не опасно? – спросил Майкла молодой солдат.
– Как дома в гостиной! – злобно ответил тот. – Тут сам черт не разберется!
– Я просто спросил… – укоризненно сказал солдат.
– Что до меня, – заключил толстяк со шведским акцентом, поглядывая на улицу, – мне все это не нравится. Совсем не нравится. Никто не имеет права заставлять нас сидеть одних у этого проклятого ручья!
– Никки, – сказал Майкл, обращаясь к Стеллевато. – Разверни машину и поставь на шоссе, чтобы в случае чего сразу убраться.
– Что, струхнул? – съехидничал Кин, повернувшись к Майклу.
– Слушай, ты, генерал Паттон [92] , – ответил тот, стараясь скрыть раздражение. – Когда потребуется совершить геройский подвиг, тебя вызовут. Никки, разворачивай машину!
– Хотел бы я сейчас сидеть дома, – пробормотал Стеллевато, но влез в машину и развернул ее. Потом вытащил автомат из зажимов под ветровым стеклом и сдул с него пыль.
92
Паттон, Джордж Смит (1885—1945) – американский генерал; во время боевых действий в Западной Европе в 1944—1945 гг. командовал 3-й армией.
– Так что будем делать, ребята? – спросил Кин, нетерпеливо перебирая грязными руками по карабину. Майкл неприязненно посмотрел на него. «Неужели, – подумал он, – его брат получил „Почетную медаль конгресса“ только за свою непроходимую тупость?»
– Пока будем сидеть здесь и ждать.
– Чего ждать? – настаивал Кин.
– Ждать полковника Пейвона.
– А если он не приедет? – не унимался Кин.
– Тогда примем новое решение. Везет мне сегодня! – проворчал Майкл. – Бьюсь об заклад, до вечера еще раза три придется решать…
– Я думаю, нам нужно послать Пейвона ко всем чертям, –
– Я знаю, что говорят по радио, – перебил его Майкл, – и знаю, что скажешь ты. А я говорю, что мы будем сидеть и ждать!
Он отошел от Кина и уселся на траву, прислонившись к низкой каменной ограде, которая тянулась вдоль речушки. Двое солдат из бронетанковой дивизии нерешительно посмотрели на него, а затем вернулись в окоп и снова закрылись ветками. Стеллевато поставил автомат к ограде и прилег на траву вздремнуть. Он вытянулся, прикрыл руками глаза и уснул как убитый.
Кин уселся на камень, достал блокнот с карандашом и стал писать письмо жене. Он посылал ей подробные отчеты обо всем, что делал и видел, включая самые ужасные описания убитых и раненых. «Хочу, чтобы она знала, что творится на белом свете, – трезво рассуждал он. – Если она поймет, что нам приходится испытывать, может, она станет смотреть на жизнь по-другому».
Майкл смотрел поверх каски Кина, который пытался на расстоянии в три тысячи миль исправить взгляды на жизнь своей равнодушной супруги. Древние стены города и загадочные, закрытые ставнями окна, не украшенные флагами, упрямо хранили свою тайну.
Майкл закрыл глаза. Хоть бы мне кто-нибудь написал, думал он, и объяснил, что со мной происходит. За последний месяц накопилось столько противоречивых впечатлений, что казалось, потребуются целые годы, чтобы отсеять их друг от друга, разобрать по полочкам и докопаться до их подлинного смысла. Он чувствовал, что во всей этой пальбе, в захвате городов, в бомбардировках, в переходах по раскаленным пыльным дорогам летней Франции, в приветствиях толпы, в поцелуях девушек, в стрельбе снайперов, в пожарах – во всем этом кроется какой-то общий глубокий смысл. Этот месяц ликования, хаоса и смерти, казалось, должен был бы дать человеку какой-то ключ к пониманию войн и насилия, к пониманию роли Европы и Америки.
С тех пор как Пейвон грубо поставил его на место тогда в карауле в Нормандии, Майкл почти совсем потерял надежду принести какую-нибудь пользу в войне, но зато он должен теперь, по крайней мере, понять ее, думал он.
Однако никакие обобщения в голову не приходили. Он не мог, например, сказать, что «американцы такие-то и такие-то, поэтому они побеждают» или что «французы ведут себя так-то и так-то в силу таких-то особенностей своего характера», а «беда немцев в том, что они не понимают того-то и того-то…»
Стремительный натиск и ликующие крики, смешавшись в его сознании, представлялись одной многогранной бурной драмой. Эта драма не переставая будоражила его мозг, мешала ему спать даже тогда, когда он изнемогал от жары и усталости. Он никак не мог отделаться от своих мыслей даже в такие моменты, как сейчас, когда его жизни, быть может, угрожала опасность в этом притихшем, сером, безжизненном городке на дороге в Париж.
К тихому журчанию воды в речушке примешивалось деловитое шуршание карандаша Кила. Опершись спиной о каменную ограду, Майкл сидел с закрытыми глазами; после долгого недосыпания его клонило ко сну, но он не поддавался и, чтобы не уснуть, перебирал в памяти бурные события прошедшего месяца…