Молох морали
Шрифт:
— …Может настать минута, когда против восстания крестьян на Волге, Днепре, на Урале не сможет двинуть войска Бисмарк, потому что рабочие Саксонии, Баварии и Гамбурга не дозволят ему сделать это. Нельзя ручаться, что и могучие союзы Англии не захотели бы свободы. А в подобную минуту неужели, вы думаете, не развернётся красное знамя на берегах Сены? Неужели не поднимутся итальянские, испанские рабочие, по-видимому, организующиеся в тайне для революции? Нет, на этот счёт мы спокойны!
Потом развели костёр, кто-то пошёл побродить по Сильвии, кто-то ушёл на реку, кто-то собирал хворост.
Дибича что-то удивляло, хоть что именно — он не смог бы сказать. Временами он ловил
Оба поднялись и покинули собрание у костра. Они, как и накануне, спустились с Висконтиева моста, побрели по берегу. Заговорили о Париже, о путешествиях. Внезапно сильно заморосило, и Нальянов сказал, что благоразумнее переждать, тем более что дождь, мерно шуршащий по береговой траве, обещал быть недолгим, и здесь, под нависающей древесной кроной, было сухо.
Нальянов, казалось, думал о своём, когда неожиданно услышал:
— Мы здесь одни, и мне хотелось бы, чтобы вы были откровенны со мной, Юлиан Витольдович. Я наблюдал за вами достаточно долго, — Дибич опустился на лежащее бревно, и бросил на Нальянова пронизывающий взгляд, — и не мог не заметить этой странности…
Юлиан Нальянов, опершись спиной о берёзовый ствол, задумчиво смотрел на тихое, едва заметное течение в заболоченной по краям запруде. На слова собеседника он учтиво наклонил голову и чуть развёл руками, словно говоря, что готов удовлетворить его любопытство, однако сам за собой ни малейших странностей не замечает.
Но Дибич не успел поведать Юлиану Витольдовичу ни о его странностях, ни о своих наблюдениях. Со стороны моста послышался всплеск, потом среди кувшинок мелькнуло что-то белое, и на поверхности воды показалось тело. Дибич обомлел, а Нальянов щурясь, пытался рассмотреть утопленника, потом, сбросив куртку и стянув через голову рубашку, скинул ботинки и ринулся в воду.
С трудом преодолев оцепенение, Дибич ощутил, что по всему телу прошла волна дрожи, меж тем Нальянов, который за считанные минуты доплыл до тела, уже тянул его к берегу, потом, поминутно отплёвываясь и злобно морщась, ибо стебли кувшинок мешали ему, вынес на берег девицу в разорванном, превратившемся в желтоватую тряпку платье, и положил её возле того бревна, где до того сидел Дибич. Тот в ужасе попятился.
Это была Анастасия Шевандина. Нальянов отбросил со лба мокрые волосы, тяжело дыша, взглядом палача оглядел утопленницу и очень грязно выругался. Он опустился на колени перед трупом, потом торопливо потянулся к куртке, достал часы, поднялся. Тут глаза его неожиданно вновь обрели величавое спокойствие и заискрились, и, впервые назвав своего собеседника по имени, он торопливо и властно бросил:
— Андрэ, бегите к Ростоцкому. Пусть немедленно вызовет полицию.
— Господи, но… почему полицию? Ведь она… — быстрота соображения и действий Нальянова поразила Дибича, но самого его трясло и лихорадило, спирало дыхание, — может, ещё можно помочь? Говорят, воду из лёгких… Я, правда, не умею… — он растерянно взглянул на Юлиана Нальянова, с волос которого стекала вода.
Тот уже натянул свитер и, промокая рубашкой волосы, смерил Дибича ласково-насмешливым взглядом, словно Ньютон — котёнка.
— Какая вода в лёгких? Вы, что, не видите? — дышал он глубоко и размеренно. — Её платье порвано, грудь исцарапана, на шее — четыре следа пальцев и три косых царапины от ногтей. Её задушили и сбросили в запруду с
Дибич резко дёрнулся, бросился было к мосту, от которого их отделяло два десятка саженей, но заскользил ботинками по мокрой траве и едва не упал. Выпрямившись, он остолбенел, увидев, что Нальянов, отвернувшись от трупа, со странной ликующей улыбкой смотрит в небо.
Дибич опомнился и снова ринулся по скользкому глинистому склону к парапету моста.
Мысли его путались. Перед глазами стояло страшное лицо убитой. Он бежал сквозь мокрые ветви ив, вначале пытаясь уклоняться от них, но тогда снова начал скользить по траве. В конце концов, просто ринулся кратчайшей дорогой к месту пикника. Ростоцкого он нашёл в беседке, старик сидел с Анной и Лизаветой. Никого больше не было видно. Дибич на миг запнулся, увидев сестёр убитой, но тут же, отдышавшись, сказал Ростоцкому о поручении Нальянова.
Анна побелела, вцепившись руками в стол, Лизавета смотрела на него недоумевающим взглядом, словно спрашивая себя, не пьян ли он, но Ростоцкий, тоже сильно побледнев, быстро поднялся и бросился куда-то к почте. Дибич почти побежал следом — он не хотел оставаться с Аннушкой и Лизой, боясь криков, кроме того, спешил к Чалокаевой. Как ни странно, просьба Нальянова самой своей обыденностью позволяла ему чуть успокоиться, не думать о произошедшем, выиграть время.
Лидия Витольдовна приняла его в гостиной. Дибич уже сумел немного взять себя в руки, перестал дрожать, и сейчас впервые внимательно рассмотрел эту красивую женщину — дородную, холеную, волевую. Чалокаева выслушала его спокойно, поняла всё с полуслова, вызвала слугу Юлиана, приказала взять смену белья, брюки и полотенце, захватить и чемодан барина, вдруг что понадобится — и бежать к Висконтиеву мосту, найти там Юлиана Витольдовича и всё ему передать. Тот кивнул и исчез. Чалокаева бросила на Дибича ещё один проницательный взгляд — и тут же позвонила, распорядившись подать коньяк.
— Юлиан сказал, что девицу удушили? — хладнокровно спросила хозяйка. Было заметно, что она — подлинно сестра полицейского, в ней не замечалось никакого испуга. — Тело упало с моста на ваших глазах, вы были в это время рядом с Юлианом Витольдовичем? — уточнила Чалокаева, впившись взглядом в лицо собеседника.
Дибич утвердительно кивнул. Чалокаева, откинувшись в кресле, пожала плечами.
— Ростоцкий должен привести или Веньку Вельчевского, или Трофима Болотова. Больше некого. Оба толковы, но, боюсь, в Париж племянничек в мае уже не попадёт, — незаметно было, чтобы это расстроило тётку. Она улыбалась и почти злорадствовала. — Потом Валериан приедет, чего те напутают, поправит.
— А сам Юлиан Витольдович, разве они-с… не помогут следствию? — Дибич удивился вполне искренне.
Чалокаева вновь пожала плечами.
— Захочет — поможет, а не захочет — от рояля не отойдёт. Он — человек прихотливый. Чалокаева, чуть наклонившись к нему, небрежно бросила, — не любит он с дерьмом-то возиться.
Дибич поднялся.
— Однако я пойду, там сейчас начнётся…
Чалокаева задержала его только, чтобы заставить выпить, от чего продрогший Дибич не подумал отказываться, и вручила бутылку коньяка — для племянника.