Молох. Укус кобры

Шерр Анастасия

А потом, как следует упившись, снял бы какую-то тёлку и потащил бы её в гостиничный номер. Долго сношал бы, повернув к себе спиной, чтобы не видеть лица. Чтобы вместо шлюхи видеть её. Вгонять в неё свой член и слышать, как орёт. Рвать блядину на части, на куски её дербанить. А после вышвырнуть из номера и завалиться спать.

Во сне снова видеть её, тот грёбаный суд, её глаза. И мечтать. Мечтать, чтобы эта дрянь исчезла из его головы навсегда. Чтобы прекратилась эта многолетняя пытка. Потому что он

отмотал не один срок. Он отсидел целую вечность. Сотни, тысячи лет.

ГЛАВА 9

У меня нет подруг, увлечений. Не бывает беззаботных дней, когда я ни о чём не беспокоюсь и не готовлюсь к очередному переезду. Я всегда готова бежать и скрываться, прятать дочь и защищать свою семью.

Я живу так уже десять лет. С тех самых пор, как предала единственного родного человека. Каждый день просыпаюсь в ожидании жестокой расправы и ни на минуту не забываю слова Молоха, брошенные мне в последнюю нашу встречу. На последнем заседании суда, после которого его отправили по этапу, а я бросилась в бега, чтобы спастись от тех, кого он мог послать по мою душу.

Но Елисей всегда был умным и хитрым. Он мог убить человека так, что тот не успевал ничего понять. А мог продлить агонию так надолго, что жертва сама начинала просить спустить курок.

В случае со мной он решил растянуть пытку на долгие годы. Так, чтобы я ждала свою погибель каждый день, каждую минуту. Чтобы помнила и боялась. Чтобы ждала его возвращения каждую секунду.

Восемьдесят семь тысяч шестьсот часов – именно столько их в десяти годах. Каждый из которых я либо бодрствовала с мыслями о своём предательстве, либо спала и видела кошмары, где Молох возвращает мне долг.

Страх – единственное чувство, которое со временем не притупляется. Иногда оно ненадолго засыпает, а потом снова поднимается в душе девятым валом и начинает играть новыми красками, сводя тебя с ума.

На улице было сыро и промозгло. Даже не скажешь, что скоро новый год. Я вышла из машины, чтобы покурить, но, как только достала из пачки сигарету, на школьное крыльцо огромной, шумной компанией высыпали дети. Некоторые разбились по компашкам, разбрелись в разные стороны. И только моя дочь зашагала ко мне в гордом одиночестве.

– Привет, а ты чего здесь? – Есения озадачено нахмурилась. – Ты что там, куришь? – попыталась заглянуть мне за спину.

Быстро сунула сигареты в задний карман джинсов, показала руки.

– Ничего я не курю. Вот за тобой приехала, – невинно улыбаюсь, но дочь не провести. Слишком похожа на своего отца. Умна не по годам, подозрительна и всегда внимательна.

– С чего это? – щурится Еська и, заглянув в салон, находит взглядом бумажный пакет из любимой кондитерки. – И пирожные купила… Что-то случилось?

Вздыхаю.

– Эркюль Пуаро

ты мой доморощенный. Я что, не могу побаловать дочь сладостями? Или, быть может, не могу забрать её из школы?

– Мааам, – тянет предупреждающе дочь. – Что случилось?

– Да ничего особенного. Просто нам нужно сейчас держаться вместе.

– Он вышел из тюрьмы, да? – с первого выстрела дочь попадает в цель, и я болезненно морщусь.

– Слушай, я не хочу, чтобы ты тоже жила в страхе. Просто не думай об этом и…

– Да или нет, мам? – допытывается дочка, и я, признав поражение, киваю. – Блин… А папа знает?

– Пока нет, но придётся ему сказать.

– Опять поругаетесь?

Пожимаю плечами и выдавливаю из себя неискреннюю улыбку. Конечно же, поругаемся.

– Куда поедем? – Еся открывает дверь и плюхается на пассажирское. А мне в этот момент думается, что я самая хреновая мать в мире. Страшно. Страшно даже не то, что я со своей семьёй бегаю по стране, как умалишённая, скрываясь от призраков прошлого. Жутко, что моя малолетняя дочь так спокойно относится к новому нашему забегу по России.

Да, у меня тоже было нелёгкое детство. Если вообще бродяжничество, воровство и вечный голод можно назвать детством. Но и я не стала хорошей матерью, несмотря на то, что дочь моя спит в мягкой постели и вкусно ест… У неё тоже нет детства. Так же нет друзей, нет возможности жить, как остальные дети. Не прячась, не скрываясь, не опасаясь.

– Мам, ты чего? – слышу её голос и привычно растягиваю губы в улыбке.

– Ничего, задумалась. Ну что, поедем домой? Надо вещи собрать ещё.

– А что, уже съезжаем? Прямо сегодня?

– Я пока не знаю, – пожимаю плечами. – Сегодня, может, завтра. Ты готова?

– Норм, – улыбается мне дочь, и я захлопываю дверь машины.

Доезжаем до дома, сбавляем скорость, минуя толпы людей. В животе скручивается тугой узел тревоги, сводит лопатки и рёбра. Взглядом выцепляю машину Володи. Он собирался сегодня приехать раньше…

– Что там такое? – выглядывает в окно дочь, а я напряжённо скольжу взглядом по подъезду, откуда выходят работники скорой и выносят кого-то на носилках.

Может ли это быть совпадением? Вполне. Да и в нашем дворе карета скорой помощи – постоянная гостья. Старики болеют, дети. Время сейчас сложное. Хотя когда было по-другому?

Вытягиваю шею, медленно проезжая мимо санитаров с носилками, и с ужасом вижу, что на них лежит мой Володя. Резко торможу, слышу возмущённый вопль дочери, хватаюсь за ручку, чтобы броситься к мужу, но останавливаюсь. Застываю, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. А когда нахожу его в толпе, глохну на несколько секунд, а может, минут. Он смотрит мне в глаза, а сзади кричит дочь и тормошит меня за плечо.