"Молва"
Шрифт:
— Четырнадцать ноль-ноль.
— Вас кто-нибудь видел, когда вы входили к нам?
— Кажется, поблизости не было никого.
— Дорогу сюда временно забудьте, — посоветовал
Харитон. — Мы сами навестим вас.
— Но вы даже не спросили, где я живу.
— Надеюсь, вы сообщите свой адрес, — усмехнулся
Харитон. — Ведь разговор наш только начинается.
Поэтому есть предложение начать его со стопки хорошего
французского коньяка. Не возражаете?
«Наконец-то, —
ликуя, — фортуна повернулась ко мне лицом.
Наконец-то!..»
У МОРЯ
После неприятного разговора с Федоровичем прошло
около недели, а Яша все никак не мог прийти в себя.
Он похудел, осунулся. В душе он считал, что заместн-
71
тель командира обошелся с ним слишком круто и
несправедливо. Крайне несправедливо! Конечно, о
намеченной операции он должен был поставить «Старика»
в известность. Но не поставил, не посоветовался. И в
этом, бесспорно, его большая вина. Но, во-первых,
«Старика» несколько дней не было дома. Где он пропадал,
чем занимался — никто не знает. Вернулся он только
в то утро, когда у них все уже было решено. Во-вторых,
был «Старик» навеселе и, ни о чем не спросив, ничем
не поинтересовавшись, сразу же завалился спать.
Поэтому он, Яков, и принял решение не посвящать
Федоровича в план операции. Федорович находился в таком
состоянии, что мог запретить ее. И запретил бы,
непременно запретил, Яша сердцем почувствовал тогда это.
Операция прошла успешно. Одержана еще одна
победа. Так что стоило ли «Старику» устраивать ему
баню, стучать кулаком по голове и обзывать его
обидными словами? Разве не рискуют они ежедневно, собирая
данные о противнике? А операции, которые они
провели? Да и эта, последняя... Сколько жизней наших
солдат на фронте спасли они, лишив врага боеприпасов!
Ведь каждая пуля, мина, каждый снаряд таили в себе
смерть...
Но особенно угнетало Яшу, что он не может
пробраться в катакомбы. Пусть бы командир сказал, прав
он или действительно совершил серьезный проступок...
Пробиться в подземные коридоры каратели не смогли.
Об этом в городе уже знали все. «Беспроволочный
телеграф» моментально разнес сообщение о неудаче
гитлеровцев. Потрепали, говорят, партизаны фашистов
крепенько. А уцелевшие овчарки якобы, обезумев и озверев
от взрывов партизанских гранат и мин, в клочья рвали
своих солдат, прокладывая себе дорогу из штолен...
Вчера, купив «Одесскую газету», он направился
парк к развалинам Хаджи-бея. Место для крепости
было выбрано турками удачно — на самой скале,
с которой просматривался весь огромный ковш залива
и открывались далекие морские дали. Здесь, возле
уцелевшей крепостной стены, был наблюдательный пункт
их разведгруппы. Сюда они по очереди наведывались
ежедневно, наблюдая за всем, что происходило внизу,
в порту, у причалов, и на внешнем рейде, за стеной
мола, рассекавшего гавань узкой косой. Позавчера у
причалов ошвартовались два больших транспорта с войска-
72
ми. Вчера еще два. Сгрузившись, войска потянулись
вдоль причалов по Приморской улице в направлении
Слободки и Шкодовой горы. В Усатово, стало быть, и
в Нерубайское, к катакомбам. Еще раньше по
Московской дороге со стороны Николаева в Нерубайское
прибыла колонна танков. После неудачного штурма
подземелий гитлеровцы, видимо, еще больше уверились в
том, что в катакомбах укрылись регулярные части
Красной Армии. Верно говорят: у страха глаза велики.
Крепко сработала «Молва»! В Усатово и Нерубайское
сейчас ни пройти, ни проехать... Войск в степи — тьма.
А уж в самих селах, где находятся главные входы в
катакомбы, — солдат на солдате, пушка на пушке,
пулемет на пулемете. И все эти войска и технику
гитлеровцы сняли с фронта,
У Хаджи-бея Яша проторчал несколько часов. Мимо
проходили полицаи, румыны, немцы, но, скользнув
взглядом по мальчишке, читавшем «Одесскую газету»,
равнодушно следовали дальше.
Клубясь, над гаванью повис туман. Густой, как
смесь ваты с грязью, он приполз откуда-то со стороны
Шкодовой горы, со степи, и, сея холодную изморось,
заволакивал приткнувшиеся к причалу вражеские
корабли, пробирался к молу, о который таранно ударяли
крутые волны.
Глядя на море, Яша вдруг вспомнил, как когда-то,
в раннем детстве, он мечтал стать летчиком. «Придет
время, — думал, — я сяду за штурвал самолета».
Не знал он тогда, что это лишь увлечение, большое,
сильное, но увлечение, а настоящая его любовь —
море. Да и могло ли быть иначе? Он был одесситом, к
тому же сыном моряка. А этим сказано все. Как
истинный одессит, он был убежден, что Черное море — са-
мое-самое синее, ласковое, грозное. Короче — самое,
самое... в мире! Впрочем, разве это не так? Спросите об