Момент истины (В агусте сорок четвертого)

Богомолов Владимир

54. ТАМАНЦЕВ

Вечером Юлия принялась рубить валежины, а я опять занялся с Фомченко и Лужновым. За эти двое суток я к ним решительно подобрел. Какой с них мог быть спрос: Фомченко попал в контрразведку весной, перед маем, а Лужнов и того позже, в июне - два месяца назад. Стажа у них, как говорится, без году неделя, неудивительно, что даже Малыш против них - профессор. Я подумал еще: не дай бог доведется нам здесь просидеть не одну неделю, так я их поднатаскаю - людьми сделаю. Речь опять пошла об агентах-парашютистах: откуда они берутся, вернее, из кого вербуются, как их готовят, как мы их разыскиваем и берем. Контрразведка - это не загадочные красотки, рестораны, джаз и всезнающие фраера, как показывают в фильмах и романах. Военная контрразведка - это огромная тяжелая работа... четвертый год по пятнадцать - восемнадцать часов каждые сутки - от передовой и на всем протяжении оперативных тылов... Огромная соленая работа и кровь... Только за последние месяцы погибли десятки отличных чистильщиков, а вот в ресторане я за всю войну ни разу не был. Просвещая Фомченко и Лужнова, я для пользы дела, по воспитательным соображениям, естественно, о трудностях не говорил - если бы рассказать им все как есть, они наверняка бы скисли. Условия и работка у нас такие, что любой бывалый шерлок, даже из столичной уголовки, от отчаяния повесился бы на первом же суку. В любом уголовном розыске - дактилоскопия, оперативные учеты, лаборатории и научно-технические отделы; там на каждом шагу - постовой и дворник, готовые помочь и словом и делом. А у нас?.. Ширина полосы фронта - свыше трехсот километров, глубина тылового района шестьсот с лишним. На этой огромной территории сотни городов, сотни узловых и линейных станций; ежесуточно - тысячи передвигающихся к фронту и по рокадам бойцов, сержантов и офицеров, повсюду леса, большие чащобные массивы. А жители, например, здесь, в западных областях, запуганные, молчаливые, из них слова дельного, как ни старайся, не вытянешь. И вся наша техника, кроме личного оружия, - трофейный Пашин фотоаппарат. Причем уголовка имеет дело с самодеятельностью отдельных лиц, а мы - с преступниками, за которыми сильнейшее государство, которых готовят не полуграмотные паханы, а изощренные агентуристы, готовят в специальных школах, снабжают легендами, экипировкой и документами опытнейшие профессионалы. Что мы лично можем этому противопоставить?.. Примитив полевого контршпионажа: осмотры леса, визуальное наблюдение, беседы с местными жителями и засады. Убийственный примитив! И хоть яловая, а телись! Возьми их всех! Возьми их теплыми! Умри, но сделай! Вернее, как говорит начальство: сделай и не умирай! Разумеется, о трудностях я не калякал, наоборот, умалчивал: я должен был поддерживать в Фомченко и Лужнове высокий боевой дух плюс постоянную готовность. Что там у Юлии произошло, я упустил, то ли ее ударило отлетевшим дрючком, то ли просто измучилась или подумала о своей незавидной жизни, не знаю, но только, уронив вдруг топор, она заплакала навзрыд, к ней подскочила пацанка, ухватилась за подол и тоже заревела. Они стояли вдвоем и ревели не стесняясь, уверенные, что их никто не видит, и я опустил бинокль - не нужно и неловко, вроде подсматриваешь. Еще за глаза, не видя Юлии, а настроился к ней враждебно, неприязненно, как к немецкой овчарке, обыкновенной фрицевской подстилке, но, понаблюдав, переменился. Девчонка... Сирота-недоумок. Мне ее даже стало жаль. Дура девка, сама себе жизнь покалечила. По виду она представлялась мне с характером, волевой, и вот так быстренько сломалась. А ведь это только цветочки. Я подумал, каково ей будет с малышкой здесь, на хуторе, зимой. Когда все заметет и ни хлеба, ни молока - картошка и одиночество. И еще страх. Конечно, по стране жили трудно, одиноко миллионы наших честных солдаток, но мне и эту непутевую деваху было жаль. Скорей даже не ее, а пацанку - чем она виновата? Свирида я уже понял. Жлоб, скотина безрогая - у такого снега зимой не выпросишь. Собственники они все здесь, гады, кто кого сможет, тот того и гложет, но этого горбуна я особенно невзлюбил. Впрочем, эмоции эмоциями, а мне следует быть объективным. Не затем я сюда приехал, чтобы кого-то жалеть или ненавидеть. Мое дело маленькое. Мое дело - взять Павловского и тех, кто с ним, если, понятно, они здесь появятся. Причем старшего группы и радиста живьем, это как минимум. Знать бы еще, кто из них радист, а кто старший группы, - третьего можно и не беречь. Функельшпиль, главное функельшпиль!* Если появятся - в том-то и загвоздка! За время наблюдения мои сомнения нисколько не уменьшились. Зачем Павловскому приходить сюда - что он здесь оставил?.. Пашины предположения основывались на чистой лирике. Кстати, когда мы с Фомченко и Лужновым приехали сюда, я спросил Пашу, прокачал ли он объект засады с Эн Фэ. Он не ответил, и я понял, что нет, это его единоличное решение. За прошедшие двое суток мы ознакомились с образом жизни Юлии и Свиридов, точнее сказать, с их суточным рабочим циклом. Как только светало, жена Свирида и его мать отправлялись в деревню, доили там корову и, надо думать, убирали, ухаживали за своей скотиной. Часа полтора спустя они возвращались с ведром молока и приводили лошадь даже ее на всякий случай, чтобы не отобрали, не увели наскочившие аковцы или немцы, на ночь не решались оставлять на хуторе. Свирид с самого рассвета возился по хозяйству, и Юлия около своей хатенки тоже возилась. Работали все трое Свиридов и Юлия с крестьянской жадностью, почти без отдыха, до поздних сумерек. Вечером лошадь отводили в деревню и опять приносили в ведре надоенное молоко. В отсутствие Свирида его мать или жена подбрасывали Юлии что-нибудь из продуктов, но в хате у нее или даже поблизости лишней минуты не задерживались - боялись горбуна. И Юлия тоже его боялась и наверняка недолюбливала, скорее даже ненавидела. Итак, двое суток наблюдения не дали нам ничего, кроме ознакомления с образом жизни Юлии и семейства Свири- --------------------------------------* Функельшпиль (арготизм от Funkspiele) - радиоигра. дов и уяснения отношений между ними. Никто из посторонних не появлялся, ничего представляющего для нас интерес не происходило, и сама Юлия из поля зрения никуда не отлучалась. Интуиция - великая вещь, а чутье мне подсказывало: зря здесь время теряем. Я определенно чувствовал - пустышку тянем. Понятно, чтобы не размагничивать Фомченко и Лужнова, я виду не подавал, наоборот, держался все время "бодро-весело" и на каждом шагу демонстрировал абсолютную веру в перспективность и успех нашей засады. Я поддерживал их не только морально, но и

физически: спать разрешал дольше, чем себе, да и еды подсовывал побольше. Когда стемнело, я еще раз обговорил с ними все возможные случаи и сигналы взаимодействия, мы спустились с чердака и опять расположились в кустах по обе стороны Юлиной хатенки. Ночь наступала холодная, росистая, небо вызвездило ярко, как на юге, и, оглядывая Млечный Путь, я решил, что если завтра приедет Паша - он собирался сам привезти нам продукты, выскажу ему без утайки то, что думаю, свои сомнения и несогласие и потребую, чтобы он немедленно доложил все Эн Фэ. Он доложит: дружба дружбой, а дело есть дело, и я не мальчик - пусть с моим мнением тоже считаются! Фомченко почему-то прибыл сюда без шинели, и я навязал ему свою, старенькую, без погон - Паша называл ее "инвалидской". Дорого бы я сейчас дал за эту изношенную старушку или за любую другую! Поверх гимнастерки на мне была только плащ-палатка, а холодало с каждым часом совсем не по-летнему, и уже к полуночи я дрожал как цуцик. И тут я подумал, что мы здесь можем - за здорово живешь!
– просидеть понапрасну до белых мух, и такая тоска ухватила меня за душу, просто выть захотелось... Нет, я не мальчик и молчать не буду. Даже перед генералом!.. А Эн Фэ при случае обязательно спрошу: "Зачем меня запятили в эту засаду - блох задаром кормить?.. Или геморрой отращивать?.. А на большее я что неспособный?.." Я молчать не стану, я ему прямо скажу: "Некачественно вы ко мне относитесь! Что я вам - троюродный?! Это же всего-навсего тренировка на бездействие, на усидчивость! Зачем она мне?.. Это задание для прикомандированных, для стажеров!.."

55. ПЕРЕГОВОРЫ ПО "ВЧ"

Ночь кончалась, было без двадцати минут пять, когда в кабинете, где находились Егоров, Мохов и Поляков, в очередной раз зазвонил телефон"ВЧ", и Егоров взял трубку.
– Генерал Егоров?
– раздался в сильной мембране слышный и в нескольких метрах от аппарата голос Колыбанова.
– Я вас слушаю.
– Где вы находитесь?!
– Не понимаю, - невольно усмехнулся Егоров.
– Вы звоните мне сюда и спрашиваете - где?.. В отделе контрразведки авиакорпуса.
– Они работают у вас под носом!!!
– возбужденно закричал Колыбанов; обычно невозмутимый, он задыхался от волнения.
– Вот... передо мной текст последнего перехвата по делу "Неман"... Слушайте внимательно!.. "Личным наблюдением... на аэродроме в Лиде обнаружено самолетов... "ИЛ-2" пятьдесят три, "ЛА-5" сорок восемь, "ПЕ-2" тридцать шесть, "ЯК-9" пятьдесят один, "ЛИ-2" семь, "ПО-2" четырнадцать..." Вы слышите?! Они работают у вас под носом!!! Егоров налился кровью и, тяжело дыша, молчал. Сидевший в метре от него Мохов пробормотал: "Этого еще не хватало!" - и огорченно покачал головой. Поляков, только что прилетевший из Вильнюса, сидя за приставным столиком, продолжал быстро писать, он не поднял головы, только часто пошмыгал носом. В чувствительной мембране аппарата "ВЧ" голос Колыбанова звучал так интонационно отчетливо, будто он говорил не из далекой Москвы, а из соседней комнаты. И Егоров явственно представлял себе его, невысокого, худощавого, со спокойным смугловатым лицом, в генеральском кителе с орденскими планками и в брюках навыпуск. Выдержанный и корректный Колыбанов еще ни разу не был так резок с Егоровым, ни разу не был в таком возбуждений, и Егоров почувствовал, что дело тут не только в последнем перехвате и наблюдении за аэродромом; это наверняка не все. Мохов помог Егорову открыть портсигар и, как только тот взял папиросу, зажег спичку.
– Генерал-полковник только что звонил из Ставки, - после недолгого молчания уже обычным спокойным тоном продолжал Колыбанов.
– Он выезжает и приказал, чтобы вы ожидали у аппарата его звонка.
– Слушаюсь, - глухо проговорил Егоров; вид у него был довольно подавленный.
– Полагаю, предстоят серьезнейшие объяснения, и более того неприятности! Делом "Неман" занимается сам... Вы меня понимаете?
– Да... Колыбанов помедлил и неожиданно сказал: - Алексей Николаевич, я не буду докладывать о последнем перехвате генерал-полковнику до его разговора с вами. Так, наверно, будет лучше. Егоров сделался багровым.
– Товарищ генерал, - не принимая предложенного ему неофициального тона, строго произнес он.
– Я не слабонервный и не нуждаюсь в одолжениях! Перехват по делу, взятому на контроль Ставкой, вы обязаны доложить генерал-полковнику немедленно!
– Ну смотрите,- примирительно сказал Колыбанов.
– Я думал прежде всего о вас.
– Я это понял! Благодарю! Егоров положил трубку, и буквально в следующее мгновение телефон "ВЧ" зазвонил опять.
– Егоров?.. Что нового?
– послышался в трубке голос начальника Главного управления контрразведки.
– Результативного, товарищ генерал, к сожалению, ничего. Мы делаем все возможное...
– Я буду у вас днем. Какая еще помощь вам может быть экстренно оказана?
– Экстренно?.. Оперативный состав контрразведки и прежде всего чистильщики. Очень желательны опознаватели! В первую очередь по Варшавской и Кенигсбергской разведшколам, особенно по радиоотделениям.
– Обещаю! В ближайшие часы на других фронтах будут собраны и доставлены на аэродромы Вильнюса и Лиды до трехсот офицеров контрразведки... И не менее пятидесяти чистильщиков... Опознавателей много не обещаю, но всех, кого сможем безотложно собрать, немедленно доставим... Все прибывающие должны быть задействованы с ходу, без малейшего промедления! Офицеров контрразведки используйте только в качестве старших оперативно-розыскных групп смешанного состава.
– Мы так и сделаем.
– До их прибытия все привлекаемые в состав этих оперативных групп должны быть собраны в Вильнюсе и Лиде на аэродромах и тщательно проинструктированы.
– Слушаюсь.
– Чем еще вам можно помочь?
– Очень желательны подвижные пеленгаторные установки. Хотя бы еще десяток.
– Обещаю! Какова готовность войсковой операции?
– Плюс два с половиной.
– Не позже утра сделайте - час, максимум полтора.
– Товарищ генерал, я должен еще раз заявить: мы против войсковой операции в течение ближайших двух суток. Мы настоятельно...
– Не надо мне это повторять!
– В голосе генерал-полковника почувствовалось раздражение.
– Я и сам не склонен ее форсировать... Но обстоятельства могут вынудить... Ваши соображения по "Неману" в настоящий момент? Что думает Поляков? Согласен ли с вами Мохов?
– У нас мнение единое, и за последние три часа оно не изменилось. Мы полагаем, что возьмем их сегодня или завтра.
– Завтра - исключается! В нашем распоряжении сутки, и ни часом больше!
– То есть как исключается?! Это уменьшает наши даже ограниченные предположительные шансы вдвое! Товарищ генерал-полковник, мы категорически возражаем!
– Срок установлен не мною. Понимаете?
– Не могу!
– после короткой паузы заявил Егоров.
– Даже если мы возьмем к вечеру ядро: старшего группы и радиста, а Матильда, а Нотариус? Тут не может быть дилеммы - "хватать" или "все концы"! Тут единственное решение: "все концы"! Отдавать завтрашние сутки невозможно! Если это указание Ставки, то, извините, там могут недопонимать специфики розыска и деталей дела, но мы-то с вами профессионалы! И я прошу... считаю необходимым немедля обратиться туда и разъяснить...
– Кому разъяснить, кому?!!
– оглушающе загремел в трубке грубоватый голос генерал-полковника.
– Заткните им глотку!!! Выбейте хотя бы ядро группы, возьмите рацию! Сегодня же!!! "Все концы"!.. Не до жиру! Вы не представляете всей серьезности ситуации!.. Это личное приказание, понимаете, личное! И категорическое! Речь идет о судьбе операции стратегического значения. Никакие отсрочки невозможны! Если мы их в течение суток не возьмем, то завтра вас на этой должности не будет и меня здесь не будет! Мы обязаны принять все возможные и невозможные меры, подчеркиваю - невозможные!
– и взять их сегодня! Не удастся - ничем не смогу помочь: завтрашних суток у нас не будет!..
– Понял...
– Раньше меня, очевидно, прибудет начальство... первые заместители из обоих наркоматов. Обеспечьте их всем необходимым. Но времени с ними не теряйте, а делайте спокойно свое дело! И никаких споров, никаких пререканий! Что бы вам ни говорили - "Да, товарищ комиссар!", "Хорошо, товарищ комиссар!", "Слушаюсь, товарищ комиссар!..". Однако любые действия, с которыми несогласны вы или Поляков, категорически запрещаю!.. Чьим бы именем ни оказывалось на вас давление!.. Полякову создайте оптимальные условия! И прежде всего оградите от ненужных дискуссий и всякой говорильни с кем бы то ни было. Вы меня поняли?
– Так точно!
– Что бы ни делалось у прибалтийцев, более всего мы надеемся на вас! Передайте это Полякову... Вы оба и ваши подчиненные должны сегодня показать, на что способны... У меня все! Вопросы?
– Нет.
– Я буду у вас не позже... четырнадцати часов. Держите постоянный контакт с Колыбановым. И действуйте самым активным и решительным образом! Все! Егоров положил трубку и, еще осмысливая и переживая закончившийся разговор, невидящими глазами посмотрел на Мохова.
– Нервничают, - сказал тот понимающе.
– На них тоже жмут...
– Нервничать - это привилегия начальства, - подняв голову от документа, заметил Поляков.
– А мы должны работать без нервов и без малейшего шума!.. Главное сейчас - не устраивать соревнования эмоций!.. Главное для нас - работать спокойно и в полном убеждении, что сегодня, завтра... или позднее... но если мы не поймаем, никто за нас это не сделает...

56. В СТАВКЕ ВГК

В Москве действительно беспокоились и нервничали. В ежесуточной сводке военной контрразведки за 17 августа, поступившей в Ставку после полуночи и занимавшей всего полторы страницы, делу "Неман" было уделено девять строчек: кратко сообщалось, что в тылах 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов действует и активно разыскивается сильная, квалифицированная резидентура противника. В этом не было ничего чрезвычайного: Ставку надлежало информировать обо всех представляющих значительную угрозу разведгруппах противника и даже об отдельных наиболее опасных агентах. Но поскольку речь шла о фронте, где менее чем через месяц должна была проводиться ответственная стратегическая операция, Верховный Главнокомандующий, читая сводку, сделал на полях пометку синим карандашом, означавшую одновременно: "обратить внимание" и "доложить подробнее". Эта пометка явилась основанием для взятия дела на контроль Ставкой, а днем Верховному была доставлена развернутая справка по делу "Неман", занимавшая почти две страницы. Ознакомясь с ней уже ночью и обнаружив, что действия разыскиваемых ставят под угрозу скрытность сосредоточения войск и ударной группировки в тылах 1-го Прибалтийского фронта и речь, таким образом, идет о судьбе важной стратегической операции, Верховный был крайне обеспокоен и возбужден. Уже многие месяцы он ни разу не был в столь дурном расположении духа, как в этот час. Чудовищно обманутый Гитлером и собственной интуицией в июне сорок первого года, он придавал огромное значение введению противника в заблуждение, особенно при подготовке кампаний и крупнейших операций. В первые же недели войны, в период невероятного напряжения, урывками выкраивая время, он умудрился внимательно просмотреть труды виднейших полководцев и военных теоретиков, особо интересуясь проблемами скрытности и обеспечиваемой ею внезапности. Эти вопросы он не раз анализировал и обсуждал с высшим генералитетом. Троякий результат внезапности можно было бы сформулировать так: Внезапность застигает противника не подготовленным к удару: его войска и военные средства расположены не лучшим образом для отражения этого удара. Внезапность вынуждает противника поспешно принимать новый план: противник теряет инициативу и должен приспосабливать свои действия к действиям нападающего. И наконец, достигнутая внезапность подрывает веру войск противной стороны в свое командование и веру командующего и его штаба в самих себя. Отсюда следовало, что успех любой операции в значительной степени зависит от секретности и обманных действий. Отсюда следовало, что победа, достигнутая без внезапности, за счет численного превосходства, не носит на себе отпечатка полководческого таланта и обходится несравненно дороже. Отсюда следовало, что необходимо любыми усилиями скрывать свои намерения, создавать угрозу одновременно в нескольких местах, заставляя тем самым противника рассредоточивать силы. Отсюда следовало, что нужно демонстративно готовить наступление в одном месте, а тайно в другом, стараясь во всех случаях застигнуть противника врасплох. Из страшного урока начала войны были сделаны незамедлительные выводы, и уже с первого полугодия военных действий Красная Армия использовала факторы скрытности и внезапности с не меньшим умением, чем противник. Так, при наступлении под Москвой втайне были подтянуты и в решающий час введены в бой свежие резервы, в частности две новые армии, сосредоточенные севернее столицы, что явилось для немцев полной неожиданностью. Успех Сталинградской операции и битвы на Курской дуге также был во многом предопределен тайным сосредоточением войск и сложнейшим комплексом мероприятий по дезинформации, обману противника. Оперативной внезапности удалось достигнуть и в крупнейшей за войну Белорусской операции. Правда, обеспечить полную скрытность концентрации в тылах четырех смежных фронтов полуторамиллионной армии, 6500 танков и самоходных установок, около 25 тысяч орудий и более 6 тысяч самолетов практически невозможно, и, как показали пленные немецкие генералы, незадолго до начала наступления в разведорганах и в штабах группы армий "Центр" заподозрили неладное. Однако мнения разделились, а подозрения остались подозрениями. Усилия советских войск по соблюдению секретности были столь значительны, а продуманная до мелочей дезинформация, проводимая согласованно на всех двенадцати фронтах, столь совершенна, что эти крупнейшие приготовления были приняты противником всего лишь за имитацию с целью обмана. Генеральный штаб германских сухопутных сил и ставка Гитлера до последнего пребывали в убеждении, что летом 1944 года главные удары Красной Армии будут нанесены не в Белоруссии, а значительно южнее - на Украине. И тут немцев удалось ввести в заблуждение относительно истинных намерений советского командования, в результате чего была наголову разгромлена группа армий "Центр". Верховный весьма гордился искусством обманывать противника и в Тегеране охотно рассказывал Рузвельту и Черчиллю, как это делается, на что последний одобрительно заметил, что "правду приходится охранять путем неправды". Теперь, даже не дочитав до конца справку по делу "Неман", Сталин оценил, какую угрозу представляют действия разыскиваемых для подготавливаемого в Прибалтике стратегического удара. Ставкой и лично Верховным Прибалтике уделялось повышенное внимание. На сентябрь планировалась стратегическая операция, в результате которой должна была быть освобождена значительная часть Эстонии и Латвии с важнейшими портами, столицами союзных республик Таллином и Ригой, а немецкая группировка "Север", насчитывавшая в своем составе более семисот тысяч солдат, офицеров и генералов, оказалась бы отрезанной от остальных сил противника, отсеченной от Германии, точнее, от Восточной Пруссии, и наглухо блокированной в Курляндии, на Земландском полуострове. Правда, в последний день июля механизированные части 1-го Прибалтийского фронта небольшими силами вырвались к Балтийскому морю в районе Клапкалнс и перерезали все сухопутные коммуникации, ведущие из Прибалтики в Восточную Пруссию. Инициативу и мужество войск по указанию Верховного отметили боевыми наградами, однако командованию фронта было рекомендовано при вероятной попытке немцев деблокировать окруженную группировку - оттянуть войска с минимальными потерями на линию Иелгава (Митава) - Добеле. Дело в том, что для усиления и расширения вбитого клина в настоящий момент не имелось достаточных резервов; к тому же было бы намного заманчивее отрезать группу вражеских армий "Север" значительно западнее при этом в огромном прибалтийском котле оказалось бы на десяток больше немецких дивизий, а линия внешнего фронта окружения прошла бы до устья Немана по границе с Восточной Пруссией. Таков был замысел Верховного Главнокомандования. И хотя сейчас, в середине августа, наступали и получали подкрепления главным образом Украинские фронты, в тылах 1-го Прибалтийского фронта, которому отводилась ведущая роль в осуществлении планируемой операции, с соблюдением всех мер предосторожности понемногу сосредоточивались войска; причем прошлой ночью в район севернее Шауляя начали прибывать части 5-й гвардейской танковой армии - основной ударной силы предстоящих боевых действий в Прибалтике. Ознакомясь со справкой по делу "Неман", Верховный распорядился немедленно вызвать начальника Главного управления контрразведки, а также наркомов госбезопасности и внутренних дел. Находившемуся у него в эту минуту на докладе генералу армии, исполнявшему уже не первый год обязанности начальника Генерального штаба, он предложил задержаться, вполне допуская, что, возможно, потребуются радикальные изменения стратегического плана или отсрочка всей будущей операции. Затем он соединился по "ВЧ" с 1-м Прибалтийским фронтом. Командующий генерал армии Баграмян в этот предрассветный час находился в войсках; у аппарата оказался начальник штаба генерал-полковник Курасов, и Верховный приказал ему доложить о мероприятиях по обеспечению секретности и маскировки подготавливаемой операции, и в частности при проведении рокировки. Планом Генерального штаба намечалось в начале сентября наступление трех Прибалтийских фронтов по сходящимся направлениям на Ригу. Считалось несомненным, что немцы сделают решительно все, чтобы удержать этот крупнейший город и порт, и стянут к нему значительные силы. Тогда-то предполагалось, продолжая оказывать неослабное давление на участках 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов, произвести редкую по замыслу и масштабам рокадную рокировку: скрытно и в сжатые сроки перебросить основные силы 1-го Прибалтийского фронта с правого на левый фланг и отсюда, из района Шауляя, неожиданно для противника нанести массированный рассекающий удар в направлении Мемеля (Клайпеды) с выходом к морю на участке Мемель (Клайпеда) - Паланга, отчего подготавливаемая операция и получила в наметках название Мемельской. Из лежавшей перед ним на столе справки Генштаба Сталин знал, что для осуществления подготовки Мемельской операции необходимо сосредоточить в районе Шауляя и к северу от него как минимум четыре общевойсковые армии, одну танковую, а также несколько отдельных соединений, большое количество артиллерии и других средств усиления. Таким образом, в ходе рокировки, производимой вдоль фронта на сравнительно небольшом удалении от противника, следовало скрытно и спешно переместить на расстояние от шестидесяти до двухсот сорока километров около 500 тысяч человек, свыше 9 тысяч орудий и тяжелых минометов, почти полторы тысячи танков и самоходно-артиллерийских установок. Взглянув на эти цифры, Сталин еще раз подумал, что чем больше масштаб операции, тем труднее сохранить ее в секрете и тем более тщательными должны быть меры по обеспечению ее полной скрытности. Неожиданный звонок и вопрос Верховного не застали начальника штаба фронта врасплох. Курасов, известный своей вдумчивостью и высокой культурой мышления, отвечал спокойно, лаконично и так толково и ладно, будто ожидал этого звонка и заранее специально подготовился. При всем раздражении, какое испытывал в этот час Сталин, у него не оказалось и малейшего повода высказать свое недовольство. Курасов доложил: Переброска частей и соединений, их сосредоточение в новых районах, занятие исходных рубежей будут проводиться только в ночное время, с мерами строжайшей маскировки и дисциплины. Все леса как маскировочные емкости распределяются между дивизиями и полками. Хвосты войсковых колонн, не успевших до рассвета полностью выйти в назначенные им районы дневок, будут "отсекаться" и укрываться в других лесных массивах с соблюдением всех необходимых предосторожностей. Маршруты передвижения войск и техники обеспечиваются надежной комендантской службой и на всем протяжении по обеим сторонам окаймляются круглосуточными парными дозорами, так называемыми "патрулями бдительности". Следы гусеничных и колесных машин на дорогах будут до рассвета заметаться волокушами. Скрытность перегруппировки обеспечивается также большим количеством маршрутов для движения войск (свыше двадцати пяти) и нашим господством в воздухе. Над местами выгрузки и передвижения танков и самоходных установок чтобы заглушить шум моторов - будут во всех случаях барражировать специально выделяемые самолеты. Из районов сосредоточения механизированных частей - ударной подвижной группы фронта - отселяется все гражданское население. "Танковая техника россыпью!.."* - вспомнил Сталин, когда Курасов сказал о барражировании над местами выгрузки и передвижения танков и самоходок. Держа телефонную трубку левой рукой и продолжая слушать, он безошибочно нашел и вытащил из вороха лежавших на краю стола папок одну с надписью на обложке: "Важнейшие перевозки. Литерные эшелоны серии "К". Положил перед собой, раскрыл и стал смотреть документы последних трех суток. Так и есть. Вчера по распоряжению Генштаба началась массированная отгрузка с заводов 530 танков и 280 самоходно-артиллерийских установок 1-му Прибалтийскому фронту, и прежде всего для пополнения 5-й гвардейской танковой армии, потерявшей сотни машин в тяжелых боях предыдущих двух месяцев. Между тем Курасов продолжал докладывать: В целях дезинформации противника на значительном расстоянии (более чем в ста километрах от истинного операционного направления) в армейском тылу имитируется концентрация восьми-девяти стрелковых дивизий, большого количества танков и артиллерии. Точно такие же обманные мероприятия будут осуществлены и в полосе соседнего фронта. В лесах этих обоих ложных районов сосредоточения со- --------------------------------------* Танковая техника россыпью - танки и самоходно-артиллерийские установки, не входящие в состав подразделений, а следующие без экипажей с заводов и ремонтно-восстановительных баз. оружаются около тысячи макетов танков и до четырехсот макетов самолетов, создаются фальшивые аэродромы. По мере изготовления часть макетов с помощью системы тросов, лебедок и воротов будет приводиться в движение днем, в часы полетов разведывательной авиации противника; в это же время звукоустановки большой мощности станут воспроизводить шум работающих моторов. Видимость и правдоподобность всех ложных объектов будет систематически проверяться контрольным наблюдением и фотографированием с воздуха. В эти же ложные районы постепенно, партиями будут направлены свыше двухсот армейских радиостанций, которые должны имитировать текущий тактический радиообмен частей и соединений, якобы переброшенных сюда с других участков фронта. В то же время в местах истинного сосредоточения до последнего часа перед наступлением будет соблюдаться относительное радиомолчание: все передатчики прибывающих частей заранее опечатываются. В населенные пункты ложных районов сосредоточения за неделю перед наступлением будут посланы мнимые квартирьеры, которые инсценируют распределение домов для размещения частей и штабов: на большинстве строений и на воротах, как это обычно принято, будет произведена шифрованная разметка мелом, а хозяевам предложат подготовить помещения для постоя. Также за неделю до наступления специально подобранные офицеры и женщины-военнослужащие по единому согласованному плану займутся распространением среди местного населения ложных слухов о сосредоточении войск и предстоящих действиях. Другие элементы оперативной маскировки: в войсках проводятся работы по совершенствованию обороны и подготовке ее к условиям зимы. Армейские и дивизионные газеты в районах намечаемого сосредоточения публикуют материалы исключительно по оборонительной тематике. Вся устная агитация нацелена на прочное удержание занимаемых позиций. Чисто охранные меры: в оперативных тылах фронта усилена проверочно-пропускная и караульная служба; районы расположения воинских частей предварительно оцепляются и прочесываются; железнодорожные станции и населенные пункты круглые сутки патрулируются; все подозрительные задерживаются до выяснения личности. Что касается политико-воспитательных мероприятий, то со всем личным составом каждую неделю проводятся беседы о коварных методах вражеской разведки и о необходимости самой высокой бдительности. Общение военнослужащих с местным населением сокращено до минимума. Вся частная корреспонденция из районов сосредоточения будет задержана отправкой до момента начала наступления. В заключение Курасов, несомненно почувствовав обеспокоенность Верховного, заверил, что замысел предстоящей операции известен во фронте, кроме него, только двум лицам - командующему и первому члену Военного совета, и убежденно сказал: - Мероприятия по оперативной маскировке настолько тщательны и всеобъемлющи, что немцы смогут увидеть только то, что мы им захотим показать. Какое-то время Сталин продолжал молчать. Ни Курасов, ни командующий фронтом ничего не знали о группе "Неман", так же как не знало о ней и командование соседнего 3-го Белорусского фронта, где рация выходила в эфир. И к армейским генералам не могло быть претензий: борьба со шпионажем не являлась их прямой обязанностью. Но военная контрразведка и территориальные органы - с них следовало спросить со всей строгостью!.. Верховный не мог не отметить толковости Курасова, отвечавшего без какой-либо подготовки и вроде ничего не упустившего. Оценил он и то, что начальник штаба фронта ни разу не упомянул Ригу или Мемель - города, определяющие направления главных ударов, ни словом не обмолвился и о том, где именно будут районы сосредоточения. Верховный относился недоверчиво даже к высокочастотной связи, хотя неоднократно получал устные и письменные заверения ответственных специалистов, что подслушать или перехватить разговор по "ВЧ" невозможно. Сталину было известно и то, чего также не знали ни начальник штаба, ни командующий фронтом: скрытность и внезапность предстоящей в сентябре стратегической операции обеспечивалась по линии контрразведки и органов госбезопасности согласованной радиоигрой, проводимой не только в Прибалтике, но и в Белоруссии и на Украине. Доклад Курасова его нисколько не успокоил, и настроение у него ничуть не улучшилось. "Рассчитали на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!" - с раздражением заметил он самому себе и, сухо попрощавшись, положил трубку. Танковая техника россыпью особенно обеспокоила Верховного. Если в каждой части имелось командование и представитель контрразведки, в равной степени отвечавшие за скрытность и секретность при передислокации, имелся личный состав - сотни рядовых, сержантов и офицеров, способных немедленно осуществить любые необходимые действия по маскировке, то в эшелонах находилась только сопровождающая охрана - и все! По опыту трех военных лет Сталин знал, что танковая техника россыпью в первую очередь уязвима и легче всего обнаруживается агентурой и воздушной разведкой противника на станциях выгрузки еще до прибытия на исходные выжидательные позиции. А концентрация танков в каком-либо районе, как известно, наиболее характерный и несомненный признак подготавливаемого на этом участке или направлении наступления... Он представил себе литерные эшелоны, вышедшие из Челябинска, Свердловска и Горького или находящиеся там под погрузкой на заводах. Литерные эшелоны серии "К", подлежащие особому контролю отдела оперативных перевозок Генерального штаба. Им будут давать "зеленую улицу" от Урала и до Прибалтики, будут гнать безостановочно, "на проход" даже через большие станции, а на узловых для них обязаны держать наготове под парами лучшие, самые мощные локомотивы. Конечный пункт назначения этих эшелонов не положено знать даже военным комендантам и начальникам передвижения войск на дорогах, не говоря уже о сопровождающих. Для чего же все это? Для чего все эти предосторожности?.. Неужели для того, чтобы какой-нибудь Кравцов или Матильда сейчас же сообщили немцам о их прибытии в определенное место, раскрыв тем самым известные в Ставке и на фронте только считанным лицам, только двум маршалам, пяти генералам и ему. Верховному Главнокомандующему, замыслы? "Задержать!.." Задержать, остановить эшелоны можно, конечно, без труда... войну-то не остановишь!.. Что же, какие конкретные меры следовало немедленно предпринять? Намеченные и подготавливаемые, тщательно продуманные усилия многих тысяч людей по обеспечению скрытности и внезапности могли легко пойти насмарку. С привычным чувством своего превосходства над окружающими он отметил, что первым понял и, наверно, единственный в эту минуту до конца осознал, какую угрозу представляют действия группы "Неман" для подготавливаемой операции.

* * *

Вызванные экстренно начальник военной контрразведки и наркомы внутренних дел и госбезопасности приехали почти одновременно. После доклада об их прибытии они вошли все трое, негромко почтительно поздоровались. Сталин ответил им едва заметным кивком, не предложил пройти, и они остались стоять при входе в нескольких шагах от дверей просторного кабинета, настороженные, нисколько не представляя, зачем они так срочно понадобились, и не ожидая от этого вызова для себя ничего хорошего. Оставленный Верховным после доклада генерал армии, исполнявший обязанности начальника Генерального штаба, работал, сидя со своими картами и документами посреди длинного, покрытого темно-зеленым сукном стола для заседаний. Сталин в голубовато-сером маршальском мундире, заложив руки за спину и неслышно ступая по красной ковровой дорожке, расхаживал быстрее обычного, что было у него признаком сильного недовольства и раздражения. Пока он удалялся в другой конец кабинета, где помещался заваленный бумагами, книгами и папками его личный письменный стол с несколькими телефонными аппаратами на приставной этажерке, трое стоящих возле входа держали взглядами его чуть сутулую старческую спину и седоватый наклоненный затылок. Когда же, достигнув там, в глубине, противоположной стены, обшитой в рост человека панелью из светлого дуба, он поворачивался и возвращался, они смотрели ему в лицо, но глаз не было видно - как и обычно, расхаживая в раздумье, Сталин не поднимал головы. Все трое вызванных пользовались доверием и расположением Верховного, и все трое хорошо знали, сколь зыбко, непостоянно это расположение. Возвращаясь, Сталин посмотрел на угол длинного стола, где на зеленом сукне белела справка по делу "Неман", и нервно покрутил шеей. Стоячий воротник мундира, не жесткий, как у других маршалов, а специально сделанный мягким, в эту минуту мешал, раздражал его. Военную форму он надевал уже второе полугодие, с Тегеранской конференции, но никак не мог к ней привыкнуть. В который уж раз с теплом и сожалением он вспомнил легкий серый френч с отложным воротником, брюки, заправленные в шевровые кавказские сапожки, - свой неизменный костюм, известный, наверно, всему человечеству. И подумал, как трудно в его немолодом, шестидесятипятилетнем возрасте менять прочно устоявшийся чуть ли не за половину века порядок. Мундир был намного тяжелее и мешал ему, особенно когда он находился в дурном настроении. Он не терпел украшений в одежде, не носил наград, как не носили их и окружающие его лица, исключая военных; даже легкие золотые погоны, ощущаемые все же чуть-чуть на плечах, и маршальские брюки

с красными лампасами раздражали его. Не мог он привыкнуть и к надеваемым с мундиром искусно пошитым шевровым ботинкам, которые в усмешку именовал по-дореволюционному - штиблеты. Ни разу не взглянув на стоявших возле дверей, он не сомневался, что они не спускают с него глаз, как не сомневался и в том, что они с нетерпением и опаской, если даже не со страхом, ожидают, когда он заговорит. Их тревога или даже страх представлялись ему закономерными, естественными и, более того, полезными для дела, поскольку он был убежден, что руководителя, как, впрочем, и любого начальника, подчиненные должны не только уважать, но и бояться: при этом старательнее, быстрее и тщательнее - так не без оснований он полагал - выполняются любые распоряжения. Минут за пять до прибытия вызванных Сталину вспомнилось его ставшее историческим, еще довоенное высказывание: для того чтобы выиграть сражение во время войны, могут понадобиться сотни тысяч красноармейцев; а для того чтобы провалить этот выигрыш на фронте, достаточно подрывных действий всего нескольких шпионов. Следовательно, опасность подобной ситуации он предвидел и предсказывал еще до войны. Сколько раз он призывал к осторожности и требовал от всех бдительности, но должных выводов так и не сделали!.. А если и сделали, то не претворили их в жизнь. К моменту появления в кабинете наркомов и начальника военной контрразведки Верховный уже подавил в себе вспышку негодования, охватившую его при мысли об этом довоенном предупреждении, и, расхаживая по кабинету, размышлял о предстоящих боевых действиях в Прибалтике. Предлагать докладывать по делу "Неман" не следовало, и не потому, что он уже ознакомился со справкой и держал все в своей превосходной памяти. Послушать исполнителей - получается, что происходит необходимый положенный процесс, предпринимается все возможное, а результата пока нет, так на то имеются объективные причины и обстоятельства. При этом сыплют специальной терминологией, а разведка и контрразведка - это весьма специфичный сплав науки и искусства, сложнейшее соединение, во всех тонкостях которого свободно разбираются лишь опытные, квалифицированные профессионалы. И если в военных, например, вопросах Верховный легко вникал и в отдельные детали, то здесь полагал целесообразным ограничиваться постановкой основных общих задач и целей. С чувством острого стыда и недовольства самим собой он вспоминал, как не оценил поначалу всего могущества радиоигры и как еще несколько раз "плавал", попадая впросак. Таких вещей Сталин не прощал не только другим, но и самому себе. В то же время он нисколько не сомневался, что любую проблему в целом он схватывает быстрее и понимает значительно глубже, чем какой угодно ответственный исполнитель.
– Почему дело называется "Неман"?
– неожиданно останавливаясь перед тремя стоящими возле дверей, своим глуховатым голосом, с выраженным грузинским акцентом спросил Верховный. При этом он поднял голову и пронзительным взглядом небольших, цепких, с желтыми белками глаз, уже тронутых первичной глаукомой, посмотрел в зрачки начальнику контрразведки. И оба наркома ощутили мгновенное облегчение: дело касалось в первую очередь военной контрразведки, а не их ведомств.
– Название условное, товарищ Сталин, - сказал начальник Главного управления контрразведки, еще сравнительно молодой генерал-полковник, любимец Верховного, выдвинутый по его инициативе на этот высокий ответственный пост. Дюжий, светловолосый, с открытым, чуть простоватым, очень русским лицом, он стоял прямо перед Сталиным и смело смотрел ему в глаза.
– Условное?..
– недоверчиво переспросил Верховный.
– Оно что, связано с рекой Неман?
– Нет, - чуть помедлив, сказал генерал-полковник и в ту же секунду вспомнил и сообразил, что разыскиваемая рация однажды пеленговалась в районе Столбцов, недалеко от верховья Немана, и, очевидно, отсюда возникло название дела. Однако высказывать опоздалую догадку он не стал, поправляться не следовало: Верховный не терпел, когда подчиненные не знали точно или не помнили чего-либо, относящегося к их непосредственной деятельности.
– Вы что же, выходит, названия с потолка берете?
– как бы удивляясь, строго спросил Сталин, быть может, интуитивно уловив некоторую неуверенность в ответе или в лице генерала.
– Это всего-навсего кодовое наименование, - твердо сказал начальник контрразведки, - и для дела, для розыска не имеет значения, "Неман" оно, "Дон" или, допустим, "Висла".
– А Матильда - это что, женщина?
– после короткого молчания осведомился Верховный.
– Матильда?.. Это агентурная кличка.
– Рабочее имя, - понимающе сказал Верховный и, как бы для себя уяснив, отвел глаза и, поворачиваясь, мягкими неторопливыми шагами ступил влево. Что ж, неплохо они работают! Спустя секунды он уже шел в противоположный конец кабинета, и все трое держали взглядами его небольшую ладную фигуру, вернее - неширокую спину и седоватый затылок. У самой панели он повернулся и, в молчании возвратясь на середину кабинета, негромко продолжал: - Вы сознаете, что речь идет о судьбе важнейшей стратегической операции, о судьбе более чем полумиллионной группировки немцев в Прибалтике?
– Да, сознаю, - отвечал начальник контрразведки. Сталин, подойдя, стал перед ним и жестким, пристальным взглядом посмотрел ему в глаза.
– Вы понимаете, что в условиях подготовки и проведения стратегической операции любая утечка секретных сведений, любые разведывательные каналы противника должны перекрываться немедленно?
– Да, понимаю. Сталин сделал несколько шагов, удаляясь, и неожиданно обернулся.
– Сколько их всего?
– указывая на угол стола, где лежала справка по делу "Неман", спросил он.
– О численности всей резидентуры трудно говорить определенно, - глядя ему в лицо, сказал начальник контрразведки, - ядро группы предположительно три или четыре человека. В это мгновение Сталину снова пришло на ум его проницательное историческое предупреждение, что подрывных действий всего нескольких шпионов достаточно для того, чтобы проиграть крупнейшее сражение. И еще ему вспомнилось теперь другое мудрое изречение, которое он неоднократно высказывал окружающим: из всех возможных экономии самая дорогостоящая и опасная для государства - это экономия на борьбе со шпионажем. Неужели все-таки экономят?.. Или недооценивают опасность?.. Усилием воли сдерживая гнев, он отвернулся и подошел к тому месту посреди кабинета, где по другую сторону длинного стола сидел начальник Генштаба. Остановился и, посмотрев на него, как бы рассуждая вслух, раздумчиво сказал: - Столько у нас органов, а трех человек поймать не могут. В чем дело? Это "В чем дело?" для стоявших возле дверей прозвучало зловеще. В этом вопросе двум из них, по крайней мере, послышалось: "Не могут поймать или не хотят?" Сидевший же над картами генерал поднял голову и понимающе посмотрел на Верховного. Взгляд его, очевидно, должен был сказать: "Вы, как всегда, правы, товарищ Сталин. Мы заставляем отступать многомиллионную армию немцев, а тут не могут поймать трех человек. Я полностью разделяю ваше недовольство и недоумение. Но это вопрос не моей компетенции, к сожалению, я ничем тут не могу помочь и, с вашего позволения, лучше займусь своим непосредственным делом". И Верховный, словно прочитав все, что должен был выразить взгляд начальника Генерального штаба, снова зашагал по кабинету. Массивная дверь неслышно отворилась, и вошедший личный секретарь Сталина тихо, бесстрастно доложил: - Маршал Рокоссовский... Верховный не обернулся и никак не прореагировал на это сообщение, и секретарь, видимо приняв молчание за знак согласия, так же бесшумно, как и появился, вышел из кабинета.
– Около месяца у вас под носом безнаказанно орудует опаснейший враг, удаляясь от стоявших у дверей, продолжал Верховный.
– Естественно спросить: действует наша контрразведка или бездействует?! Что это медлительность по недомыслию или преступная халатность?.. И в любом случае - безответственность!.. Обвинения, высказываемые Верховным, были, по существу, несправедливыми: военной контрразведкой с самого начала делалось все необходимое. Однако оправдываться, а тем более возражать не следовало, и за спиной Сталина, в другом конце кабинета, убито молчали. Бледный от негодования, он повернулся, увидел телефон "ВЧ" на специальной приставной этажерке у своего письменного стола, и сразу мысли о восставшей Варшаве и о польском вопросе, пожалуй, самом сложном среди других, возникли в его голове. Подойдя к столу, он приподнял трубку, услышал тотчас в сильной мембране оттуда, из Польши, голос командующего 1-м Белорусским фронтом Рокоссовского и почувствовал, что говорить с ним в эту минуту по-хорошему, без недовольства и раздраженности не сможет, просто не в состоянии. Рокоссовский же, блестяще проявивший себя в Белорусской операции и получивший в ходе ее недавно, на протяжении месяца, по его, Сталина, инициативе звания Маршала и Героя, никак не заслуживал сейчас подобного обращения, и, подержав трубку несколько секунд в руке, Верховный опустил ее на аппарат. И снова двинулся по кабинету.
– Территориальные органы участвуют в розыске?
– приблизясь к стоящим возле дверей и переводя взгляд с начальника контрразведки на обоих наркомов и обратно, осведомился он. Органы внутренних дел и госбезопасности были только ориентированы и участвовали в розыске лишь постольку поскольку, да и возможностей для этого у них в оперативных тылах фронтов, где действовала группа "Неман", было несравненно меньше, чем у военной контрразведки. Но Верховный не терпел многословия и не стал бы в подобной ситуации выслушивать подробные объяснения, а подводить своих влиятельных коллег начальник контрразведки никак не желал.
– Да... Участвуют, - потому сказал он, хотя этот положительный ответ, несомненно, усугублял его и без того нелегкое положение.
– Помощь армии вам нужна?
– Генеральным штабом директива войскам уже отдана.
– Начальник контрразведки позволил себе отвести глаза: взглядом указал на генерала армии; при словах "Генеральным штабом" тот поднял голову от документов.
– Извините, товарищ Сталин, - сказал он за спиной Верховного, и Сталин, выказывая свое уважение и расположение к этому человеку, тут же повернулся к нему лицом.
– Если речь идет о Первом Прибалтийском и Третьем Белорусском фронтах, то командующим еще прошлой ночью предложено оказывать органам контрразведки всякую помощь людьми и техникой. Заложив руки за спину, Сталин уже шел назад по кабинету. Не доходя до того места, где за длинным столом сидел генерал армии, он, как бы сам себя спрашивая, недовольно произнес: - Что же получается?.. Все участвуют и помогают, все вроде бы действуют, а опаснейшие шпионы целый месяц спокойно разгуливают в тылах фронта!.. Безответственность!
– внезапно раздражаясь, воскликнул он.
– Мы этого не потерпим! Оправдываться не следовало, однако начальник контрразведки не удержался: - Товарищ Сталин, поверьте, делается все возможное.
– Не уверен!
– Остановясь, Верховный быстро обернулся, не поднимая, однако, взгляда от ковровой дорожки.
– И потом, что значит - делается?.. Нас не интересует процесс розыска сам по себе, нам необходим результат!.. Замечу также: мы вас не ограничиваем - делайте и невозможное!.. Помедля несколько секунд, он с неприязнью посмотрел на стоявших возле дверей и строго спросил: - Сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними? И пошел дальше, в глубь кабинета. Воцарилась напряженная тишина. Начальник контрразведки посмотрел на своих коллег, те, в свою очередь, - на него.
– Я спрашиваю, сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними?!
– поворачиваясь у противоположной стены и повыся голос, нетерпеливо повторил Верховный.
– Минимально!.. Они должны быть обезврежены до сосредоточения в тылах фронта танковых и механизированных частей, которые туда уже начинают прибывать!
– Минимально?.. Сутки, товарищ Сталин, - после некоторой паузы сказал Нарком внутренних дел. Из троих вызванных он был наиболее авторитетен для Верховного, причем не нес прямой ответственности за дело "Неман". Он понимал, что Сталина еще более устроил бы срок покороче, например "несколько часов". Но "несколько часов" был бы нереальный срок, а Верховный не терпел ничего нереального. "Сутки" представлялись Наркому оптимальным ответом, но, назвав этот срок, он напряженно, не без опаски ожидал реакции Верховного, зная, что она, как и повороты в мышлении Сталина, нередко оказывалась весьма неожиданной. Так случилось и на сей раз.
– Почти месяц не могли поймать, а теперь за сутки поймаете...
– с язвительной усмешкой и как бы сам удивляясь заметил Сталин.
– Ну, ну... И не будучи профессионалом, как трое вызванных, он понимал, сколь малореален названный срок: с не меньшей вероятностью, что разыскиваемые окажутся пойманными в ближайшие сутки, их могли не поймать и через недели. Однако малореальные "сутки" Верховного вполне устраивали; этот срок соответствовал интересам дела, интересам успешной подготовки важнейшей стратегической операции, и потому все остальные соображения были второстепенными. Он вернулся из дальнего конца кабинета и, остановясь перед начальником военной контрразведки и глядя ему в глаза жестким, тяжелым, пронзительным взглядом, тем самым взглядом, от которого покрывались испариной, цепенели и теряли дар речи даже видавшие виды, презиравшие смерть маршалы и генералы, холодно осведомился: - Вы всс поняли?
– Так точно...
– Посмотрите и запомните...
– Сталин повел глазами в сторону больших настенных часов.
– В вашем распоряжении сутки... Если в этот срок с ними не будет покончено, - он указал рукой на покрытый зеленым сукном угол длинного стола, где лежала справка по делу "Неман", - если в течение суток не будет пресечена утечка особо секретных сведений... все виновные вместе с вами!
– понесут заслуженное наказание! Он перевел свой впечатляющий взгляд на обоих наркомов - мол, вас это тоже касается! Их подавленные лица и даже фигуры выражали виноватость и максимальную преданность. Они знали, что "понести заслуженное наказание" в устах Верховного означало не только отстранение от должности... Правда, иногда эти слова оказывались всего-навсего угрозой, но кто мог заранее точно предугадать, чем они окажутся в данном конкретном случае? Между тем Сталин, уже не видя наркомов, опять снизу вверх в упор смотрел в зрачки начальнику контрразведки.
– Вам будет оказана любая потребная помощь, но личная ответственность за вами!.. Идите. Это "Идите" и предупреждение о личной ответственности относилось непосредственно к начальнику военной контрразведки, но и оба наркома вслед за ним торопливо вышли из кабинета. Они хорошо знали, что Верховный любит, чтобы все его распоряжения, указания и даже советы претворялись в жизнь сейчас же, выполнялись без малейшего промедления. Впрочем, иной образ действий и не допускался.

57. ПИСЬМА АВГУСТА 1944 ГОДА

"Дорогая мамочка! Извини, что не писал целый месяц - совсем не было времени. Зато уж сейчас постараюсь. Мы ушли далеко на Запад и находимся сейчас на территории бывшей Польши. Таким образом, я попал за границу. Население здесь поляки и белорусы, но все они так называемые "западники", люди забитые, отсталые, не по-нашему односторонние. За месяц ни в одной деревне не встретили человека, который бы окончил больше трех-четырех классов. Наш русский народ куда культурнее. А внешне: одеваются в основном лучше нас. В хатах обстановка городская, вместо лавок обычно стулья. Девушки щеголяют в шелковых платьях по колено и в цветастых, из хорошей материи блузках. Мужчины, даже крестьяне, носят шевиотовые костюмы, сорочки с отложными воротничками и "гапки", что по-польски означает фуражки. На груди обязательно крестик, возле каждой деревни огромное распятье с Исусом Христом, а в хатах - блохи, клопы, тараканы. Стараемся там не ночевать. Неравенство. Один дом - двухэтажная каменная вилла с остекленными террасами, мягкой мебелью, коврами, паркетом и картинами в позолоченных рамах. И тут же рядом - жалкая хатенка, выбитый земляной пол, низкий потолок, затянутый паутиной, голые стены. В деревянном корытце - люльке грязный, чахлый ребенок. Полно мух, не говоря уже о других насекомых. Люди здесь в основном прижимистые, как и все, наверно, собственники. На все один ответ: "Вот если бы вы приехали на три дня раньше, мы бы вас угостили!" Самое ходовое слово - "кепско", что означает "плохо". Леса здесь красивые, густые, так называемые пущи, много птиц. А поля забавные - узкими полосками, наверно, как у нас до революции. В садах полно яблок и груш, но поесть просто нет времени, да и просить неохота. Середина августа, а жара будто в июле. Здесь не бывает морозов, как у нас. Говорят, зимой тоже слякоть. Так что и люди, и природа, и климат любопытные, но какие-то чужие. У нас лучше. Вы себе даже не представляете, как хочется чего-нибудь нашего, московского, довоенного: гречневой каши с маслом, или окрошки с квасом, или мороженого "эскимо". Не хватает даже трамвайной ругани. В новой части я немного освоился, и настроение стало получше. Правда, спать удается очень мало, и подчиненных поубавилось, так что приходится много бегать самому. Зато люди меня окружают замечательные, а командир наш вообще необыкновенный человек. Зря ты, мама, волнуешься. Чувствую я себя превосходно, о ранении и контузии вспоминаю, только когда получаю твои письма. Хорошо было бы, если бы прислали пару книг или какие-нибудь журналы. Выпадет свободная минута, а почитать абсолютно нечего. Привет всем. Будьте здоровы. Целую тебя и бабушку. Направление нашего движения - Восточная Пруссия! Ваш Андрей. Если цела коробочка с леденцами, о которой ты раньше писала, тоже пришли".

* * *

"Дорогой сыночек, Андрюшенька! Пишем тебе с бабушкой каждую неделю и как камушки в море бросаем - ни привета, ни ответа. Почему ты молчишь, почему так редко отвечаешь? Когда у тебя будут свои дети, ты поймешь, что это просто жестоко. Каждый вечер отмечаем на карте продвижение наших войск и стараемся угадать, где же ты сейчас. В пятый, наверно, раз просим тебя сообщить о состоянии твоего здоровья. Как, сынок, себя чувствуешь? Не мучают ли тебя головные боли, меньше ли теперь заикаешься, как пораненная нога? Кормят ли вас регулярно? Анна Петровна сказала, что, когда идет наступление, кухни отстают и бойцам приходится туго. Так ли это? Может, нужно срочно собрать тебе посылочку с продуктами? У нас сейчас достаточно овощей, и мы вполне можем обойтись без того, что получаем по карточкам. Напиши обязательно, не стесняйся. Затемнение еще не сняли, но настроение у всех приподнятое: ведь вы вышли на границу, до Германии - рукой подать. В Москве каждый день салюты, на днях было три, а как-то еще раньше - целых пять. И рядом горе... Вчера встретила у Белорусского вокзала Машу Терехову, стояли с ней на площади и плакали. В вашем классе еще две похоронные: под Севастополем погиб Сережа Кузнецов, а в Белоруссии убили Милочку Панину. Сережу я знала мало, а Милочку помню еще первоклашкой, когда она жаловалась мне, что ты дергаешь ее за косички и вообще обижаешь. Я еще тогда посмеялась, что ты к ней неравнодушен, и попросила вас рассадить. А когда тебя пересадили, ты страшно расстроился, и я поняла, что мое шутливое предположение небезосновательно. Оказывается, она была на одном с тобой фронте. Это девятая по счету смерть в вашем классе - бедные ребята, несчастные матери! Бабушка связала тебе длинные теплые чулки специально на раненую ножку. И вот забота - зима на носу, а не знаем, как переслать, боимся, затеряются. Если будет от вас какая-нибудь оказия, может, кто поедет в Москву или через Москву, обязательно дай наш адрес, чтобы зашли и взяли. Заодно можно послать и продуктов. С оказией надежнее. Сыночек дорогой, Андрюшенька! Настоятельно тебя прошу: не бравируй все же без нужды. Помни, что ты у нас с бабушкой остался один, больше никого у нас нет... Береги себя. И чаще пиши. Целую Мама".

* * *

"Уважаемая Екатерина Ивановна! Ваше письмо получил. Ваш сын гвардии лейтенант Блинов Андрей Степанович действительно с июня с. г. проходит службу в вверенной мне части. Сообщаю, что при медицинском освидетельствовании 30 мая с. г. врачебной комиссией военгоспиталя ? 1135, где перед тем он находился на излечении по поводу ранения и контузии, Ваш сын признан годным к строевой службе без каких-либо ограничений. Я сочувствую Вашему горю и с пониманием отношусь к Вашей просьбе. К сожалению, в условиях Действующей армии создание Вашему сыну "щадящего режима для сохранения его жизни", как Вы просите в своем письме, не всегда представляется возможным. О Вашем письме, адресованном мне как командиру части, ни Ваш сын, ни окружающие его лица, разумеется, ничего знать не будут. Присланные Вами копии трех извещений о гибели на фронте Вашего мужа, дочери и брата возвращаю. С уважением Командир в/ч полевая почта 19360 Егоров".

58. ТАМАНЦЕВ

Светало, когда я уловил какое-то движение в хате, затем послышался тонкий, уже ставший знакомым скрип двери, и в реденькой белесоватой дымке я увидел Юлию Анто-нюк. Интуиция - великая вещь: я продрог за ночь до кишок, до болезненности во всех мышцах и какой-то слабости, но, увидев Юлию, вдруг взбодрился и почувствовал себя в боевой готовности для сшибки - полным силы и энергии. Она была в ночной ситцевой рубашке до колен, с распущенными волосами, босая. Стоя на земляной приступке крыльца, она некоторое время прислушивалась, потом пошла вокруг хаты, вглядываясь в рассветный туман, словно кого-то высматривала, ожидала. Заглянула в стодолу и опять двинулась по двору, шаря глазами по сторонам и время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Затем вернулась на крыльцо, легонько приоткрыла скрипучую дверь в сенцы и что-то сказала. Тотчас в дверном проеме появился военный - мужчина в пилотке и плащ-палатке, с автоматом в руке. Я мгновенно напрягся. Я разглядел его лицо и отчасти фигуру и узнал не столько по фотографии, сколько по словесному портрету: "Павловский!" Как он попал в хату?! Как же мы, придурки, просмотрели или прослушали его приход?! Если этой ночью - наверняка из-за шума ветра! Где-то неподалеку его, по-видимому, ожидали сообщники (близ хаты их не было, иначе бы Юлия не выскочила в одной сорочке), но брать его с неизбежной перестрелкой здесь, на ее глазах, - эту психологически довольно благоприятную для меня возможность я сразу отбросил. Они простились у изгороди; обнялись, она поцеловала его несколько раз, а он ее, потом высвободился и, не оглядываясь, пошел. А она осталась у столба, трижды перекрестила его вслед и беззвучно, совершенно беззвучно заплакала. И, посмотрев их вместе, увидев, как они прощались, я подумал, что насчет фрицев - все чистая брехня, пацанка у нее наверняка от этого самого Павловского. И тут я мельком отметил, что Паша - мозга, нечего сказать. Он опять оказался прав, мысленно я ему аплодировал. В момент появления Павловского из хаты я по привычке взглянул на часы - для рапорта. Было ровно пять ноль-ноль, и я подумал - не пойдет... Начальство не любит приблизительности, не любит в донесениях круглых цифр, и, если напишешь потом "пять ноль-ноль", оно поморщится, решит, что время это взято на авось, с потолка. И для рапорта я зафиксировал - четыре пятьдесят восемь... Павловский направился не к лесу, а как бы вдоль, двигаясь от хаты строго по прямой, параллельно опушке, и прошел мимо меня в каких-нибудь десяти метрах. Я хорошо разглядел его сильное, властное лицо и хотя ничуть не сомневался, что это Павловский и что он от меня уже не уйдет - я слеплю его как глинку!
– все же по обыкновению прикинул его словесный портрет: "Рост - высокий; фигура - средняя; волосы - русые; лоб - широкий; глаза - темно-серые; лицо - овальное; брови - дугообразные, широкие; нос - толстый, прямой, с горизонтальным основанием; рот - средний, с опущенными углами; ухо - треугольное, малое, с выпуклым противокозелком. Броских примет не имеет". Цвет глаз и мелкие детали я, естественно, не различил. В целом же все вроде сходилось. Крепенький, с развитой мускулатурой и очень уверенный в себе мужик, нечего сказать. Такие нравятся женщинам. И на мужчин производят впечатление... Павловский, он же Волков, он же Трофименко, он же Грибовский, Казимир, он же Иван, он же Владимир, он же Казимеж, по отчеству Георгиевич, а также Иосифович. Возможны и другие фамилии, имена и отчества... Девять успешных перебросок и четыре железки от немцев... Особо опасен при задержании... Я помнил все, что было в розыскной ориентировке, а также и скрип начальства, что он отличный стрелок, владеет всеми системами защиты и нападения, и будет сопротивляться до последнего. Что же, посмотрим... И, не видя его в глаза, я не сомневался, что такой легко не дастся, придется его дырявить по-настоящему, и я подумал еще, что у меня с собой всего один индивидуальный пакет - чем же его перевязывать? Экипирован он был безупречно в наше армейское обмундирование, не новое, но и не старое. Офицерская пилотка с полевой, защитного цвета звездочкой, плащ-палатка, вороненый, ухоженный автомат ППШ с рожковым магазином и наши хорошие яловые сапоги. Достигнув конца полянки, он обернулся и помахал Юлии рукой - обхватив столб, она рыдала, широко и некрасиво открывая рот, однако слышны были лишь сдавленные всхлипы. Безусловно, она знала, кто он и что в случае поимки его ожидает. Понятно, я уже прикинул Павловского для всего, что нам предстояло. В бегу я его достану, он от меня не уйдет, это было ясно, и в рукопашной, наверно, одолею. Что же касается перестрелки, то тут мне следовало бы дать фору: он сделает все, чтобы меня убить, я же обязан взять его живым. Даже если он и не радист, а старший группы. Для функельшпиля желателен и старший. Главное - функельшпиль!.. Третьего в крайности можно и не беречь. Если бы только знать, кто из них радист, кто - старший, а кто - третий. Я снова взглянул туда, где в орешнике находились Луж-нов и Фомченко. Они должны были, заложив дрючок, чуть раздвинуть видные мне отсюда две верхние ветви, но этого знака там не было. Уснули они, что ли?.. Я не сомневался: он проник в хату с их стороны - я бы его не прозевал. Помощнички, едрена вошь, нечего сказать! Я мог манком подать им условленный сигнал, но не стал. И не потому, что хотел все проделать сам, а оттого, что в скоротечной схватке при задержании решает умение, а отнюдь не число. В себе я был совершенно уверен, а они могли наломать дров - запросто. Павловский уже скрылся в кустарнике. Он направлялся, как я определил, к дубовой роще, мыском выступавшей на опушке леса. Оставив в кустах свою плащ-палатку и вещмешок, я со "шмайссером" в руке, стараясь не произвести и малейшего шума, следовал за ним метрах в пятидесяти параллельным курсом. И все время охолаживал себя - уж очень мне не терпелось посмотреть его в деле. Вести за ним наблюдение в глухом, чащобном Шиловичском лесу было практически невозможно, и более всего я желал, чтобы где-то здесь, в кустарнике, он встретился со своими сообщниками, вот тут, используя внезапность, я бы их и атаковал. И если судьба не закапризничает, не подведет, считай, они у меня в кармане. Высокий орешник сменился мелким, с проплешинами чапыжником, а впереди туманной росой серебрилось поле. Павловский шел туда, прямо к дубовой рощице, шел быстро и не оглядываясь; однако следовать за ним по открытому месту я, разумеется, не мог. Да, не талан: ни второго, ни третьего, очевидно, не будет - приходилось брать его одного. Наметив подходящее место, я выпрямился в низкорослом чапыжнике - он доходил мне до бедер - и, держа "шмайс" внизу, у колена, поднял в левой руке пистолет - "вальтер" карманной носки - и крикнул: - Стой! Не двигаться! Стрелять буду! Он мгновенно обернулся и с похвальной быстротой направил на меня автомат, успев при этом окинуть взглядом местность, - нас разделяло каких-нибудь пятьдесят - сорок пять метров.
– Кто вы?! Документы!
– делая шаг ему навстречу, крикнул я, стараясь выразить в лице и в голосе волнение. Мой вопрос и требование предъявить документы выглядели в данной ситуации, на таком расстоянии нелепо и наивно - к этому я и стремился. Я фиксировал его лицо и видел, как, положив палец на спуск, он спокойно прицелился в меня. Он не торопился и рассматривал меня с явным интересом. Ему, вооруженному автоматом и весьма уверенному в себе, я со своей игрушечной пушчонкой представлялся, очевидно, не более чем придурком из начинающих, живой мишенью. Уверен, ему и в голову не могло прийти, что даже из этой пукалки я успеваю посадить две, а то и три пули в подброшенную вверх консервную банку и что за годы войны я взял живьем более сотни агентов-парашютистов, а они-то хорошо знают, что их ожидает в случае поимки, и потому сопротивляются с ожесточением смертников. Я упредил его, может, на какую-то долю секунды и рухнул в чапыжник одновременно с очередью из его автомата. Меня осыпало листвой и обожгло бок - все-таки задел! Пули прошли впритирку, он чуть меня не убил, молодчик, - с таким не каждый день встречаешься; мысленно я ему аплодировал. Упав и громко застонав, я стремительно отполз метров на десять влево, за плотный куст орешины. И, притаясь в мокрой траве за кустом, с автоматом наизготове, снова застонал, направляя ладонью звук вниз и в ту сторону, где я упал. Этот трюк я проделывал уже множество раз и не сомневался, что Павловский решит, что я тяжело ранен, и обязательно вернется, чтобы добить меня и забрать документы. Он подойдет к тому месту, где я упал, при этом окажется ко мне боком, и я двумя очередями из-за куста внезапно обезручу его. Лишь бы он хоть на мгновение оказался ко мне боком, а не грудью. Но тут произошло неожиданное.
– Бросай оружие!.. Руки вверх!..
– услышал я громкие возгласы и, выглянув, увидел Лужнова и Фомченко: с автоматами навскидку они выскочили из кустов метрах в семидесяти от меня. Значит, они не спали - просто забыли подать знак, но сейчас-то, без моего сигнала, зачем они вылезли?! Павловский без промедления ответил им очередями из автомата - они быстро присели, но в Лужнова он вроде попал, или мне показалось, и тут мне пришлось отдать должное сообразительности Павловского. Он, конечно, понял, что это засада, и, не желая, видимо, рисковать все-таки один против троих, - стремглав бросился бежать, но не к лесу, а назад, в орешник. Причем как раз посредине между мною и Лужновым с Фомченко, так что на какое-то время мы, оказываясь на одной с ним прямой, вообще бы не смогли стрелять, а он сумел бы достичь кустов. Его следовало немедля стреножить!
– я вскинул "шмайс" и, метя ему по коленям, нажал спуск и чуть повел автоматом. В то же мгновение он дернулся, словно споткнулся о невидимое препятствие, и упал в чапыжник. И по тому, как он грохнулся, я понял, что не просто попал ему в ноги, а сделал что и требовалось: раздробил коленные суставы. Я бросился к нему. Как я определил на слух, он расстрелял двадцать семь - тридцать патронов, и теперь прежде всего ему необходимо перезарядить автомат. С другой стороны бежали Лужнов и Фомченко, на плече у Лужнова расползалось темное пятно; Я не ошибся - он был ранен, но мне вдруг стало смешно. Они бежали короткими зигзагами, как я учил, но зачем сейчас было все это?! Ведь в них никто не целился и никто не стрелял умора! Я увидел Павловского первым. Лежа на спине, с напряженным лицом он лихорадочно вставлял в автомат новый магазин. Я рванулся к нему оставались какие-то метры, - и тут случилось самое страшное, чего я не предвидел и никак от Павловского не ожидал: прежде чем я в броске достал его, он внезапно ткнул стволом автомата себе под челюсть и нажал спуск...

59. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

ЗАПИСКА ПО "ВЧ"

"Весьма срочно! Егорову

В течение ближайших пяти часов для участия в мероприятиях по делу "Неман" на аэродромы Вильнюса и Лиды четырьмя специальными рейсами будут доставлены 102 офицера Главного управления контрразведки, в том числе 19 розыскников. Оповещение по системе ВНОС* до аэродромов прибытия отделом перелетов произведено. Под Вашу личную ответственность все прибывшие должны быть немедленно задействованы в качестве старших оперативно-розыскных групп смешанного состава на путях вероятного передвижения разыскиваемых. Особое внимание обратите на рокадные направления. Исполнение донесите. Колыбанов".

ЗАПИСКА ПО "ВЧ"

"Весьма срочно! Егорову

В связи с мероприятиями, проводимыми по делу "Неман", сегодня, 19 августа, с 7.00 вам оперативно переподчиняются с немедленной передислокацией в полосу вашего фронта все подвижные пеленгаторные установки радиоразведывательных групп 1-го и 2-го Белорусских фронтов, а также НКГБ Белоруссии и Литвы. Необходимые приказания уже отданы. Срочно свяжитесь с Управлениями контрразведки обоих - --------------------------------------* ВНОС - служба воздушного наблюдения, оповещения и связи. фронтов и наркоматами госбезопасности республик для указания старшим групп маршрутов следования в определенные вами районы выжидания. На инженер-полковника Никольского возлагается ответственность за оптимальное размещение прибывающих установок в треугольнике Лида - Гродно - Вильнюс и за согласованность всех их последующих действий при слежении за эфиром. ГУКР обращает ваше внимание на необходимость самой тщательной маскировки установок как при передвижении в полосе вашего и соседнего фронтов, так и на местах стоянок. Прибытие каждой радиоразведывательной группы с указанием точного района выжидания докладывайте без промедления. Одновременно вам оперативно переподчиняется 131-й радиодивизион специального назначения*. В настоящий момент нами совместно с руководством Главного управления связи Красной Армии экстренно изучается возможность привлечения большого количества армейских коротковолновых передатчиков для создания эффективных радиопомех и глушения рабочих диапазонов "Немана" в случае выхода разыскиваемой рации в эфир. До принятия окончательного решения по этому вопросу под вашу личную ответственность предлагается в течение ближайших 4-5 часов обеспечить оснащение всех коротковолновых радиостанций в частях и соединениях фронта усиленными антеннами и замену в каждом передатчике пользованных элементов питания новыми. Соответствующее распоряжение Главным управлением связи Красной Армии уже отдано. Колыбанов".