Момент
Шрифт:
Потом мы лежали, сплетенные, глядя друг другу в глава, одурманенные, шокированные сознанием того, что, наверное, все в наших судьбах изменилось.
— О, моя любовь, — шептала она, задыхаясь в моих объятиях. — О, моя любовь…
— Я твой, — шептал я в ответ, покрывая ее нежными поцелуями.
Она зарылась лицом в мое плечо и всхлипнула.
— Все хорошо, — сказал я, крепче прижимая ее к себе. — Обещаю тебе, теперь все будет хорошо.
— Ты не можешь знать… даже представить не можешь… — сдавленным голосом произнесла она.
— Что, любимая?
— Когда я исчезла вчера вечером, я долго бродила по улицам, и мне было так страшно…
— От чего?
— Я
— Но этот страх… он вызван…
— Многим. Со временем я объясню тебе. Но сейчас… пожалуйста… я просто хочу остаться в настоящем. Восхитительном и невероятном. С тобой. Поэтому обними меня как можно крепче, сегодня я хочу спать в твоих объятиях… и завтра, и следующую неделю, и через месяц, и через год, и через десять лет, и до скончания века…
— К началу следующего века ты проспишь в моих объятиях больше шестнадцати лет. Мне нравится эта идея.
— Я люблю тебя, Томас.
— Я люблю тебя, Петра.
Она приподняла голову, подарила мне глубокий поцелуй и снова легла на подушку. Когда мои руки сомкнулись вокруг нее, она закрыла глаза и быстро уснула.
Я тоже заснул, опьяненный и утомленный сумасшедшей стремительностью последних часов. Приник губами к ее затылку и погрузился в потусторонний мир ночи.
А потом наступило утро, пять часов двадцать минут, — и снова момент замешательства, когда я не мог понять, где нахожусь, пока рядом не шевельнулась во сне Петра. Приподнявшись на локте, я просто смотрел на нее, и мысли мои путались. К первой настоящей любви невозможно подготовиться, она настигает тебя подобно урагану — и счастье, если это произойдет в твоей жизни. Ты попадаешь в другое измерение, где все кажется возможным, — и ничто не может омрачить твоего счастья. И мое американское нутро — здоровое крепкое начало, взращенное на лозунге «я все могу», привыкшее сметать все преграды на пути к цели, — убеждало меня в том, что, какие бы испытания и муки ни выпали на долю Петры в прошлом, теперь я обязательно сделаю ее счастливой. Я буду принадлежать ей полностью и безраздельно. Я не позволю ей снова испытать одиночество. Я успокою ее страхи и заслужу ее доверие. Я буду для нее единственной и твердой точкой опоры в этом непредсказуемом мире. Я буду ее мужчиной.
Да, если хотите, я пребывал в экзальтации, совершенно по-новому воспринимая жизнь. Петра спала такая счастливая, так доверчиво прижималась ко мне, казалась такой родной, что, глядя на нее, я поразился тому, насколько другим стал я сам. Настолько, что хотел отдать ей все, а не только себя. Да, все произошло так внезапно, так бурно, подобно удару грома, но наша любовь родилась в момент инстинктивного осознания правды. Я знал. Как знала и Петра. Впервые в своей жизни я понял, что такое уверенность. Можно вечно искать человека, предназначенного тебе судьбой. И в процессе этих поисков соглашаться на компромиссы — разумные или катастрофические, загоняющие тебя в тихое отчаяние или ограничивающие твои горизонты. Но когда и если ты сталкиваешься лицом к лицу с человеком, который может вознести тебя на вершину счастья, тогда ты должен разбиться в лепешку, лишь бы его не потерять. Потому что это твой момент, твой час — а он бывает лишь однажды во вселенной времени, которую мы называем жизнью.
Прошло с полчаса, и я осторожно выбрался из постели, собрал промокшую одежду Петры, разложил ее по всем батареям, чтобы просохла к тому
Я вернулся в спальню, оставив халат на стуле у кровати с той стороны, где спала Петра, на случай, если она проснется первой. Потом снова забрался под одеяло, возвращая ее в свои объятия.
— Это ты? — пробормотала она, полусонная.
— Я.
— Иди ближе…
Меня не надо было уговаривать, и, когда наши тела соприкоснулись, мы снова погрузились в сон.
Проснулся я от тихо звучащего голоса. Сквозь жалюзи струился свет, и часы на прикроватной тумбочке показывали одиннадцать двадцать. Голос стал более отчетливым, когда мое сознание прояснилось и смогло вместить в себя окружающий мир. А вместе с ним и запах свежего кофе из кофеварки. Я был в постели один, поскольку Петра была на кухне, где и напевала себе под нос; песня была на немецком и показалась мне смутно знакомой. Я оторвался от подушки, чувствуя себя невероятно отдохнувшим и — это было для меня внове — по-настоящему счастливым.
— Доброе утро, любимая, — сказал я.
Петра — в моем халате — зашла в спальню. Она как будто светилась, а ее глаза лучились счастьем.
— Доброе утро, любимый, — сказала она, обнимая меня и падая на кровать рядом со мной.
Наш поцелуй был долгим и глубоким. Я стянул с нее халат, и мы снова занялись любовью. На этот раз мы двигались еще медленнее, с чувственной раскованностью, испытывая неизъяснимое интимное удовольствие от физического слияния наших тел.
Уже потом она обхватила мое лицо руками и сказала:
— Это так… господи, хотела сказать «революционно», но вспомнила, что это слишком по-коммунистически! Хотя для меня это действительно революция. То, что я сейчас чувствую к тебе, к нам… это как новая страна…
— …которую мы создаем для себя. Только это имеет значение. Мы. Все остальное — шелуха, Петра. Мы.
— Самое удивительное местоимение. Его никогда не было в моем лексиконе.
— В моем тоже… так что и для меня, как ты говоришь… да, это революция.
— Я никогда не вылезу из этой постели.
— Я и не выпущу тебя.
— Ты никогда меня не отпустишь, правда? — спросила она.
— Обещаю.
— Сегодня утром я — самая счастливая женщина Берлина. Настолько счастливая, что готова принести нам завтрак в постель.
— Тебе не надо идти на работу?
— Вчера вечером я передала им сообщение через охранника, что мне по-прежнему нездоровится… а потом я пришла к тебе.
— И когда я открыл дверь и увидел тебя на пороге…
Наши губы снова слились в очень долгом поцелуе. А потом мы лежали и просто смотрели друг на друга. Пока в эту идиллию не ворвалась реальность: снизу донесся шум работающего циклевочного аппарата.
— О, черт… — вырвалось у меня. — Я совсем забыл…
— Не бойся, — сказала Петра. — Когда я услышала чьи-то шаги внизу, я вышла на лестницу и столкнулась с турецким джентльменом. Он спросил тебя, сказал, что вы делаете кое-какую работу в «студии мистера Аластера». Когда я объяснила ему, что ты еще спишь, он попросил не будить тебя — сказал, что зайдет завтра узнать, не улучшилось ли состояние мистера Аластера. Я так понимаю, что «мистер Аластер» — хозяин квартиры?
— Можно и так его называть. Можно как угодно. Он многолик, этот «мистер Аластер».