Шрифт:
Неспешно шел Фома по пыльной дороге, припеваючи выходил из густого леса, направлялся к деревне за пригорком. Послышался вдали лай собак, потянул аромат дымка из печных труб и обдало запахом свежеиспеченных пирогов.
– Авось угостят, бедного монаха, не зря топал в такую даль? – тихо бурчал монах, на что ему отвечал похожими звуками голодный живот.
– Пора бы и поесть, – присаживаясь на старый пень, – жизнь у меня одна, а вас вон сколько, что ни день к умирающему зовут,
Вытаскивая из котомки кусок твердого сухаря, размышлял вслух:
– Да-а, таким харчем сыт не будешь, надо бы поплотнее чего. Вообще, раз отправили в путь, надобно и провиант выдавать, ну да ладно, терпи пока живот, выслушаем умирающего, а там и пожуем.
Сидел, идти совсем не хотелось, по веткам прыгала белка, таскала орехи в дупло, над верхушками елей плыли причудливые облака.
– А-а, – сладко зевнул, – сейчас бы вздремнуть маленько. Ну да ладно, раз вызвали, пойду, а то глядишь и солнце так зайдет, может и приютят на ночь, не откажут, как-никак, а божье дитя.
Деревня затихла после трудового дня, по дороге важно шагали утки, пастух плелся за стадом коров, что возвращались с луга, за спиной послышался скрип телеги и топот усталой лошади.
– Здоров будешь отец, никак в Петров двор торопишься? – окрикнул Фому, крестьянин на телеге.
– И тебе не хворать, угадал, к ним, – повернулся в сторону скрипучих колес, монах Фома.
– Ну садись, раз так, подвезу, они-то на окраине живут, далеко еще.
Усталая лошадка остановилась и фыркнула на надоедливых мошек. Фома забрался на край телеги и свесив ноги удобно уселся:
– Эх брат, хорошо тут у вас! – разглядывая вдали босоногих крестьянок с деревянными граблями на плечах, что возвращались с поля и стройно пели свежими девичьими голосами.
– Да, отец, неплохо! – ухмыльнулся крестьянин, – Да ты никак новый, а где ж Никодим? Его обычно к нам посылают!
Фому передернуло, он вспомнил, как брат Никодим отчитывал его за лень, внимание к женскому полу и нерадивость к службе.
– Молится, все молится, теперь я буду вместо него, – с усмешкой произнес монах.
Лошадь шла неторопливо, проезжали мимо деревенского ставка, где купались ребятишки, вдоль пасеки и стогов, наконец крестьянин слегка дернул вожжи, и телега пошатнулась.
– Добрались, вот он – Петров двор! – кивнул крестьянин.
– Благодарствую, – отряхивая от соломы котомку, ответил Фома.
– Ты это, там смотри, жена у Петра непростая, уж не знаю и чего они позвали вас монастырских, осторожнее отец, ну, бывай! – телега тронулась, крестьянин, махнув рукой, поехал дальше.
– Ладно уж, не впервой, разберемся, – поглядывая на высокий забор, пробормотал
За забором уже надрывалась от лая собака почуявшая лошадь. Через мгновение широкая дверь отворилась и за ней показался статный мужик в рубахе с густой черной бородой.
– А-а, монашествующие прибыли! Что ж вы отец, с утра выглядываем, померла баба, не дождалась, значит, покаяния! Что ж теперь делать-то? Ай, беда, беда! – причитал мужик, пропуская монаха во двор, под лай злющего цепного пса.
Фома прошел в дом, переступив порог, услышал завывание женского голоса. На стульях сидели люди и молча смотрели на опоздавшего гостя, на стене висела большая картина с купальщицами, над печкой сушились травы, под которыми спал черный как уголь кот, а в перерывах между воем в соседней комнате, жужжала толстая муха, что билась в окошко.
– Ну отец, проходи, раз пришел, – к Фоме подошел хозяин дома, прося благословения.
Фома перекрестил его и не спрашивая разрешения, присел на скамейку у стола.
– Горе, отец, померла Фроська, второй день, как послали за тобой, а все нет никого! Говорит болезная – помирать буду, уж сил больше нету ждать, так и отошла, – вздохнул хозяин, – ты, теперь не обессудь, хоронить будем, отпой ее, да три дня чтобы молитвы, как полагается, а я отблагодарю!
Фома хотел выдумать историю, о том, как его задержали в лесу неприятности, вывихнутая нога или даже волки, но ясно не смог представить подходящее оправдание, поэтому просто ответил:
– Ну отпевать так отпевать, а про молитвы не волнуйся, все выполним по чину, как нужно, только что же мне к вам каждый день теперь прогуливаться? Чай неблизкий свет, сам видишь, сколько брел! – в надежде, что его оставят на ночевку, накормят, да еще и оплатят труды.
Хозяин дома ответил:
– Уж потрудись, сам видишь – покойница, гостя не смогу разместить, сейчас почитай, а завтра снова приходи, заплачу, и харчей в дорожку получишь, до монастыря пару часов ходьбы, а если поторопишься, то и быстрее доберешься.
Услышав о еде, Фома обнадежился и стал вытаскивать книги из котомки, начиная готовиться к молитвам.
Покойница лежала на кровати – молодая женщина, с красивыми чертами лица, а совсем рядом стоял добротно отделанный, закрытый гроб.
Люди постепенно разошлись, стемнело, муха перестала жужжать и биться в окно. В комнате воцарилась бы мертвая тишина, если бы ее не пронизывал унылый гул Фомы, что второпях читал одну за другой строчки из книги. Муж покойницы сидел рядом и слушал. Спустя несколько часов Фома произнес последнюю молитву и перекрестившись громко захлопнул тяжелую книжку.
Конец ознакомительного фрагмента.