Монах: время драконов

Ши Роберт

Она открыла было рот, чтобы сказать что-то, но он, подняв вверх руку, приказал ей молчать, и она покорно склонила голову.

– Короткие минуты, проведенные с тобой, доставляли мне огромное наслаждение. Они были менее частыми, чем мне самому хотелось, но я вынужден делить себя со множеством женщин. Ты, мне кажется, будешь более всего счастлива, если проведешь всю жизнь с одним человеком. Я иногда задумывался, что можно чувствовать, отчаянно желая одну-единственную женщину, как иногда пишут об этом поэты. Когда в распоряжении мужчины много женщин, как у меня, он не способен страстно желать лишь одну из них. По крайней мере, долгое время. Я стал понимать

больше, что значит хотеть одну женщину только для самого себя, с тех пор как узнал о тебе и Дзебу. Ты вдруг стала очень необходимой для меня. Со мной всегда так. Если бы мне принадлежал весь мир, кроме крошечного клочка пустыни, я стал бы думать только о нем, об этом маленьком клочке, который бы мне еще не принадлежал.

Даже до того, как этот монах попросил освободить тебя, ты была одной из самых интересных моих женщин. – Он замолчал и сжал кулаки. – Сейчас, когда кто-то другой желает тебя, кажется невозможным тебя отпустить. Никогда не слышать твоей игры и странно прекрасных песен. Никогда не слышать твоих рассказов об островах, которые ты называешь священными. Никогда не испытывать наслаждения от твоих особых способов удовлетворять мужчину. Никогда не обсуждать дела управления империей с такой мудрой и хитрой женщиной, как ты. Невозможно лишиться всего этого. – Он подошел и сел рядом с ней на кровать, нежно взяв ее за руку. – Я пытался сделать с женщинами то же, что и со своей зеленой горой. Я хотел получить женщин из всех стран света. Если ты оставишь меня, мой набор станет неполным.

Танико почувствовала, как возбуждение, не оставлявшее ее с момента признания в чувствах к Дзебу, покидает ее, а его место занимает безнадежность, голая, как степи, в которых родился Кублай.

– Я понимаю, ваше величество, – прошептала она. Она действительно понимала его, но одновременно ненавидела за то, что он относился к ней как к предмету из своей коллекции, подобно редкому дереву.

Кублай поднялся и прошел обратно к ширме.

– Тогда можешь возвращаться в женский дворец, Танико.

Она низко поклонилась и удалилась из зеленой спальни Кублая. Он остался стоять, сцепив за спиной руки и не спуская глаз с деревьев на золотой горе.

Глава 26

«Великий Хан проявил доброту, – подумала она, – позволив совершить мне прогулку на лошади». Парки Хан-Балига были слегка покрыты снегом, со стороны Монголии дул пронизывающий ветер. Танико, Буркина и Сереметра были одеты в горностаевые шубы и шапки. «Буркина, – подумала Танико, – конечно, поехала, чтобы присматривать за мной».

Она не будет пытаться бежать. По крайней мере, здесь, в Хан-Балиге, она могла надеяться, что Дзебу Где-то рядом. Могла надеяться, что Великий Хан выполнит ее просьбу и позволит ей повидаться с Дзебу, прежде чем казнит. Она хотела быть здесь.

Женщины ехали молча. Темные, присыпанные снегом кипарисы очень походили на те, что были нарисованы на ширме в спальне Кублая. Они ехали по извилистой дороге, которая временами не окаймлялась деревьями и позволяла им посмотреть на новую столицу. Всего несколько месяцев назад болотистая равнина, простирающаяся вокруг них, была необитаемой. Сейчас болота осушили, образовались озера. Вставали стены, ограничивающие территорию, в три раза большую Хэйан Кё. В самом центре разгружались повозки с землей и камнями – сооружалась гора Кублая. Строились одни дворцы, закладывались фундаменты для других. Повозки, входившие в город бесконечным потоком, везли на стройку лес и камень. Даже боевых

слонов заставили работать – поднимать грубо обтесанные каменные колонны для великолепных фасадов.

К северу от дворцовых земель мгновенно возник торопливо построенный город, который тут же заселили чиновники, послы, ремесленники, миссионеры, купцы, куртизанки, прорицатели, воры и прихлебатели. На запад бесконечно растянулись по холмистой равнине юрты, в которых жила армия, охраняющая столицу и Великого Хана.

– В той стороне находятся руины Иенкиня, – указала на юг Буркина. Танико ничего не сказала. Она помнила, как Кублай описывал разграбление и поджог Иенкиня в год своего рождения. Его народ был жесток. Сейчас Буркина и Кублай, несомненно, испытывали наслаждение от ее страданий, а она постоянно думала, что с ней станет. И как Кублай поступил с Дзебу.

– Налево находится очень интересный новый храм тибетских лам, – сказала Буркина, – но я устала от храмов. Я уверена, что, как буддистка, ты непременно захочешь посетить его, Танико. Мы можем расстаться здесь. Сереметра может поехать со мной и насладиться видом.

– Ты не хочешь поехать со мной, Сереметра? – спросила Танико с легким испугом в голосе.

– Храмы навевают на меня печаль, – ответила Сереметра. – Они только напоминают мне, что нет такого места, где бы я могла помолиться Ахуре Мазде.

– Поехали, принцесса. – Они уехали, не дав Танико времени на дальнейшие разговоры.

«Они прикончат меня сейчас, – подумала Танико. – Вот почему Буркина завела меня в парк. Там меня ждут палачи».

Она надеялась, что смерть будет быстрой, что ее не станут унижать, продав содержателю публичного дома. «На это непохоже, – подумала она. – В такие дома требовались девушки, только вышедшие из детства, а не тридцатитрехлетние женщины». Она никогда не переставала удивляться, что Кублай находил ее привлекательной в ее-то годы. Именно поэтому трудно было понять его страсть, его нежелание отпустить ее к Дзебу.

Прямо перед ней над деревьями возвышалась круглая белая пагода, крытая плоским листом меди, с которого свисала тысяча маленьких колокольчиков. Колокольчики превращали яростный натиск ветра со степей в музыку. Она могла слышать ее даже на таком расстоянии. Странно, что Кублай выбрал этот тихий храм в качестве места, где она испытает на себе его ревнивый гнев.

Еще более странно, – продолжала она думать о Кублае, – что годы, проведенные с ним, были счастливыми для нее. Не такими счастливыми, как годы, проведенные с Кийоси, даже не такими счастливыми, как годы детства в Камакуре. Находясь с Кублаем, она всегда чувствовала примесь крови во всем, что делали монголы. Тем не менее это были удивительные годы, проведенные рядом с могущественным и проницательным человеком, от решений которого зависели взлеты и падения королевств. Она всегда отдавала себе отчет, что это счастье висело на тонкой нитке благосклонности Кублая. Наконец эта нить не выдержала.

Она выехала из-за поворота и увидела всадника, загораживающего ей дорогу. Ее сердце подпрыгнуло от страха. Это был высокий монгол, одетый в меховую шапку и толстый серый плащ. Его рыжие усы свисали по обеим сторонам рта, придавая ему вид угрюмой свирепости, как и большинству монголов. Его глаза были серыми, как и его плащ.

Он продолжал смотреть на нее, не говоря ни слова. Был ли он ее палачом? Или просто офицером, которому ее подарили в качестве рабыни?

Наконец он сказал:

– Водная птица вечно описывает круги, не находя места, на которое могла бы сесть.