Монахини и солдаты

Мердок Айрис

Что-то на обочине дороги привлекло его внимание. Это был коричневый бумажный пакет и расплывшиеся остатки дюжины яиц, которые этим утром вывалились из багажной корзинки, когда они с Гертрудой второпях перетаскивали велосипед через насыпь. Тим постоял, глядя на вязкое месиво, уже облепленное насекомыми. Вид у месива был странный и почему-то волнующий. Не разбив яиц, омлета не сделаешь, подумалось Тиму. Да, разбитые яйца есть, но нет омлета! И он пошел дальше.

В деревне, зайдя в маленькую гостиницу, чтобы снять комнату, он с удивлением увидел, что его тут хорошо знают, что он тут даже популярен. Кто это сказал ему, когда-то давным-давно, что «всякий любит художника»? Ах да, Гертруда! Хотя он никогда никого не видел, оказалось, многие видели его, когда он раскладывал свой стульчик то там, то здесь, среди скал или в оливковой роще, и le peintre anglais, [99]

по всеобщему мнению, был примечательным дополнением к местному пейзажу. Сердечность, с которой его встретили в гостинице, отличная комната с видом на ch^ateau, [100] несколько стаканчиков кира [101] в кафе перед обедом, деньги в кармане; смятенным умом он понимал, что всего этого было достаточно для счастья, но счастливым себя не чувствовал. Этот идиотский, отвратительный ланч. Он и Гертруда во все его время едва взглянули друг на друга. Не удалось увидеться с ней наедине, он не осмелился даже попытаться. Когда она сидела в машине Манфреда, казалось, ее увозят насильно, похитили, и он потерял ее. Что Гертруда будет думать, когда после путешествия с Манфредом и миссис Маунт (они могут даже сделать остановку в Париже) вернется на Ибери-стрит? Что она сможет еще думать, как не то, что на время сошла с ума?

99

Англичанин-художник (фр.).

100

Замок (фр.).

101

…несколько стаканчиков кира… — Аперитив из белого вина и черносмородинного ликера.

Тим пообедал в гостинице. Обед был превосходен. Отличное вино помогло Тиму обрести надежду. Возможно, все еще будет хорошо. Гертруда спасет его, как в книжках добродетельные женщины спасают мужчин-грешников. Он вновь вспомнил об «открытой достойной жизни» и «новой невинности и новом начале». И даже вопрос, который он задал себе — не зависят ли эти вещи в конечном счете от наличия денег, — не подействовал на него угнетающе, по крайней мере в тот вечер.

Часть четвертая

— Ну и как ты? — спросила Дейзи. — Вернулся наконец к своей старушке Дейзи. Думаю, твой французский пассаж слишком хорош, чтобы быть правдой.

— Я тоже так думаю, — ответил Тим.

— У меня так и не получилось сдать квартиру, сделка сорвалась.

— Я тоже не сдал.

— Всегда одна и та же история. Значит, большая Берти устроилась там на лето с мужественным Манфредом и Змеей из Пимлико. [102] Ничего удивительного, что ты слинял. Хотя это подло с ее стороны, после всех ее обещаний.

102

Пимлико— район в центральной части Лондона.

— Она может скоро вернуться, не знаю… я просто… подумал, что… зайду еще раз.

Надежды Тима улетучились вместе с приятным воспоминанием об обеде в гостинице. Утром он проснулся вновь несчастным и с неистовым желанием мчаться вдогонку за Гертрудой. Поездом и самолетом он вернулся в Лондон и прямо из Хитроу позвонил в квартиру на Ибери-стрит. Никто не ответил. Гертруда, конечно, еще не приехала. Тим вернулся в студию над гаражом. В ней было сыро и холодно. Небо над Лондоном было серым. Он сел на свой матрац на полу и застонал от отчаяния. Потом бросился на улицу, к телефонной будке. Он звонил снова и снова. Ответа не было. Может, Гертруда сидит дома и слушает, как звонит телефон?

На другое утро (трубку по-прежнему никто не поднимал) он решил пойти к Дейзи. Ни у нее, ни у него телефона не было, так что он просто заявился к ней около полудня и застал ее в постели, пьющей вино.

Квартирка Дейзи состояла из одной комнаты с раковиной и газовой плитой за решетчатой перегородкой. Ванная комната в коридоре, одна на несколько жильцов. Комната была довольно большая, с немытым окном, за которым

виднелись дерево, стена и узкая полоска неба. Голубые стены комнаты Дейзи иногда украшала постерами, прикрепляя их скотчем. Какие-то из них постоянно отклеивались и свисали со стены, как флаги. На каминной доске и подоконнике, среди грязных стаканов, косметики и пыли, стояли цветы в горшках, оставленные Дейзи друзьями, покидавшими Лондон. Она никогда не отвергала эти дары, даже какой-то безымянный росток, который однажды зацвел, но это случилось единственный раз. Тим, обычно испытывавший симпатию к растениям, не любил этих заморышей в горшках. Он чувствовал, что наилучшим выходом для них была бы эвтаназия. Квартира сдавалась «с обстановкой», но мебели было немного. Несколько незастекленных полок, на которых стояли книги Дейзи, большей частью романы, но среди них и парочка по оккультизму и мистическим учениям. Когда-то она увлекалась чтением, но теперь забросила. Был еще комод красного дерева, приличной работы, но дряхлый и весь в пятнах, дешевый сосновый платяной шкаф, колченогие табуреты, чудовищное кресло, у окна крепкий стол, покрытый скатертью, за которым Дейзи писала (пользуясь машинкой) свой роман, и диван-кровать, на нем сейчас и лежала Дейзи, рядом на полу двухлитровая бутыль вина и стакан. На решетчатой перегородке висела яркая подставка под пивную кружку.

Едва войдя, Тим принялся, как всегда, прибирать в комнате. Подобрал с полу одежду Дейзи, свернул и что-то положил на кресло, что-то убрал в шкаф. Собрал отовсюду тарелки и стаканы и сунул в раковину, отмокать. Из раковины несло прокисшим молоком, а вся комната провоняла спиртным и грязной одеждой. Горячей воды в квартире не было.

Дейзи была в рубашке и халате. Перед неожиданным появлением Тима она подкрасилась, подведя черные брови, ресницы и скорбно опущенные губы. Смотрелась она недурно, хотя и гротескно. Короткие блестящие темные волосы причесаны, и седины не так уж много. Глаза блестят. Она была рада видеть Тима.

И несмотря ни на что, вопреки раю и аду, Тим тоже был рад видеть ее. Привычка говорить — великое дело. Годы, годы и годы разговоров с Дейзи, лежащей рядом. Среди обуревавших его чувств он не мог не выделить знакомой утешительной радости возвращения. Он возвратился, чтобы рассказать Дейзи о своих приключениях, как всегда делал это после долгого отсутствия. Но боже, думал он про себя, что же ему делать! Никакого плана у него не было. Он не собирался видеться с Дейзи, пока не увидится с Гертрудой. Предположим, Гертруда даст ему отставку. Тогда нельзя вообще ничего говорить Дейзи. Все останется как прежде. Останется ли, сможет ли остаться? В любом случае разумнее ничего не рассказывать ей сейчас. Кто знает, что готовит будущее? Он пришел к Дейзи по глупости, по слабости, просто потому, что чувствовал себя несчастным, просто выпить с ней, просто оттого, что он в Лондоне, а Лондон означал Дейзи. Просто потому, что дорога к ее двери была знакомой, притягивавшей, как магнитом.

— Ты потолстел, — сказала Дейзи, — это тебе идет. То есть ты как был щепкой, так и остался, только не выглядишь изможденным и недокормленным. И до чего загорел, никогда не видела столько веснушек, ты прямо как пятнистая собака! Какая там была погода?

— Отличная.

— А здесь мерзкая, как всегда. Дожди не прекращаются, и, похоже, скоро опять зарядит, пропади все пропадом! Черт, стакан опрокинула! Налей мне, парень, и себе тоже. Я скучала по тебе. А ты скучал?

— Да…

— Жаль, что у меня не получилось поехать. К черту Францию, но все равно можно было бы пожариться на солнышке, поразвлечься вместе, хоть немножко разнообразия, надоело все время таскаться в «Принца датского».

— Никаких новостей о Баркисе?

— Нет. Твой приятель кот там командует. Что, опять примешься за кошечек, да? Господи, как мы переживем лето без денег?! Опять все сначала. Все как прежде!

— Видела Джимми Роуленда?

— Нет. Он в Америке, так говорит этот идиот Пятачок. Или в Австралии. Может нам кто помочь перебраться в Австралию? В конце концов, мы белые. Боюсь, беда в том, что мы навсегда приклеились к Лондону.

— Ты права…

— Да прекрати ты прибираться, плюнь на все, какой ты суетливый!

— Что ты тут поделывала, пока меня не было? Все у тебя хорошо?

— Что поделывала? Ничего. Все ли у меня хорошо? Нет. Что за дурацкие вопросы ты задаешь. Был такой холод, что я не вылезала из постели.

— Как роман?

— Застрял. Писательство труднее, чем живопись, могу тебя уверить. Писателю надо иметь мозги.

— Я это предполагал.

— Художникам достаточно просто смотреть. Мозги им не нужны. А писателю без них никуда.