Монахиня Адель из Ада
Шрифт:
— Да шут с ними, с поляками, давайте выпьем за здоровье рода Романовых! Пусть братья встречаются почаще, хоть и на панихидах, без разницы…
— Виват!
К тому столу подошёл военный и вмешался в разговор:
— Простите, но я совсем другое слышал: Великий Князь Константин до сих пор героически сражается, наше войско сейчас под его началом…
Это заявление вызвало смешки:
— А кто же сей момент, по-вашему, гостит у государя?
Пётр Сергеевич вытянул шею, дабы услышать, что скажет военный, но неожиданно входные двери распахнулись, и вбежал газетчик, сообщивший новость, которая надолго отвлекла присутствующих
— Господа! Сегодня ночью на Малой Морской произошло убийство! Барон фон Штрелиц зарезал женщину!..
Раздались выкрики:
— Не может быть, чтоб немецкий барон был убийцей!
— Да и не немец он вовсе, а голландец!
— Ничуть не бывало — немец!
— А я говорю — голландец!
Эта перепалка закончилась полюбовно и довольно быстро, спорившие пришли к выводу, что «немец» или «голландец» — один чёрт!
И позднее, лет через семьдесят с гаком, возникали подобные споры, что постепенно привело к переименованию столицы на русский манер: «Петроград». Голландское имя «Питербурх», данное городу ещё Петром, стало вдруг немецким считаться. А там и война приключилась — первая мировая. Солдат погнали не немецкий фронт, и необходимо было немцев, проживавших в Петербурге, срочно выгнать или истребить, для чего устраивались погромы…
Однако до первой мировой ещё надо было ещё дожить, а тут — такая волнующая новость!
Все повскакали с табуретов, окружили вестника. А Пётр Сергеевич, оставшийся сидеть у своего бокала с пивом, призадумалася. Как, всё-таки, новости быстро разлетаются! У некоторых транспорт поживее, чем у его болтливого кучера… «Отчего это вы, барин, вышли не из того подъезда, у которого я вас высаживал?» Надо бы… поговорить с ним!
Тут граф, как всегда к месту, вспомнил о коллекции пузырьков. Бутылочки, выданные химиком, всегда были при нём. Да и сигары, похищенные у барона, «жгли карман». Вместе с сигарами у немца была изъята крупная сумма денег.
Попросив Анну посидеть немножко в одиночестве, Пётр Сергеевич встал и направился к незлобивому извозчику. Тот аккурат допивал своё пиво, до самого дна добирался.
— Пойдём-ка, братец, покурим, ну их, всех этих газетчиков, с их сплетнями!
На скамейке у трактира было пусто, ибо все гости находились внутри заведения. Снаружи оставались лишь пустые брички.
— Присядь-ка, я тебя дорог'oй сигарой угощу, — сказал кучеру граф.
Сигары в коробке были — все, как одна! — красавицы. Жаль, пахли по-разному: Пётр Сергеевич ухитрился капнуть на одну из пузырька.
Улыбчивый возница в заграничных запахах не разбирался, закурил. Потом застыл вдруг, замер, выпучил глаза… Так и помер, сидя на скамейке…
Взглядом проводив извозчика в последний путь, граф направился к бричке. Взял оба саквояжа, свой и Анны, переложил их на другую, порожнюю повозку, хозяином которой оказался не мечтательный и вовсе не задумчивый, не сонный, не бормочущий всякую ерунду, а наоборот, весьма серьёзный и необыкновенно ловкий возница. Хотя и жутко неприветливый. Лениво взглянув на деньги, он согласился отвезти графа и его сестру в Петергоф.
Через пять минут повозка хмурого возницы уносила романтическую парочку подальше от злосчастного трактира, наполненного пересудами и табачным дымом.
Спящая болотная красавица теперь была одета во всё французское. Граф же, побрезговавший гардеробом капитана, наоборот,
Пётр Сергеевич снова думал о прелестях природы. Ему не было никакого дела до происшествия на Малой Морской — пускай сначала что-нибудь докажут! Слово «дактилоскопия» тогда ещё не существовало, его должны были придумать через три десятка лет, так что графу, вроде, не о чем было волноваться. Вроде… А вот планы на ближайшие пару лет не мешало бы подкорректировать. Что и было сделано, мысленно, ближе к вечеру, когда уже совсем подъехали к границе Петергофа.
Глава 39 Чаепитие в розовых тонах и облом в гостинице
Планы у Петра Сергеевича были самые разнообразные, рассчитанные не на один вариант событий, а на несколько. Ибо не знал он точно, как встретит его гостиница. Коли не обманет Свирид Прокофьевич, коли купит в голландской лавке цветов, коли поставит их в номере да коли торжественно встретит их с Анной у порога — тогда один коленкор. А ежели возникнет другая ситуация…
Кроме всего прочего, Петру Сергеевичу не терпелось узнать, как подействует на него самого — при оказии! — содержимое зелёненькой бутылочки. «Неужто и я попрозрачнею? Неужто так же легко проникну через старый шифоньер в гости к будущей тёще, к той даме, что посылала мне поцелуи и которая так похожа на царскую фрейлину?»
Оставалась лишь одна загвоздка — Анна. У графа не было полной уверенности в том, что она охладела к Юрию Петровичу и что с радостью согласится стать его возлюбленной. Хотя бы на время. А спрашивать напрямик было боязно — так все дело могло рухнуть. Ну, как разнюнится, разъерепенится? Действовать следовало осторожно. Благо время ещё позволяло. Если повезёт — обручится с ним болотная красавица, а документально оформлять женитьбу — поди, нет таких порядков в Высокочтимом Имперском Болоте.
В остальном Петру Сергеевичу думалось приятно, он даже задремал минут на десять. И приснилась ему Авдотья. Почему-то в интерьере цвета фуксии. Точнёхонько такого колера горшечные цветы в зазеркальной комнате, где обитает дама, раздающая воздушные поцелуи.
Авдотья в том сне, в том розово-красном интерьере, сидела за прялкой. Она пряла и молчала, а он, её недавно титулованный супруг, пил чай за большим столом, накрытым белоснежной скатертью. Хм! Почему-то на пару с простолюдином, с гостиничным хозяином Свиридом Прокофьевичем.
Граф с хозяином гостиницы угощались из золотого самовара, наливали чай в расписные блюдца драгоценного фарфора, но Авдотью к себе в компанию не звали… Да она и не пошла бы! Скромная женщина его Авдотья, чай в чужой компании пить не станет. Разве что наедине с красавцем-мужем, венчанным с нею родным воронежским болотом. И непременно в интерьере цвета фуксии. Вот оно какого цвета, истинное счастье!
Ради будущего чаепития в розовых тонах Пётр Сергеевич готов был ещё немного пострадать, ещё кого-нибудь убить, но чтобы уж потом никогда не расставаться с дорогой супругой.
Недалеко от Большого дворца, почти у самого краснокирпичного здания Императорских конюшен, лошадь унылого кучера сделала остановку. По своей собственной воле. Пётр Сергеевич усмотрел в этом знак: надо бы и с этим кучером душевно попрощаться, вдруг что-то заподозрил, вдруг не зря молчал и всю дорогу супился.