Монаший капюшон
Шрифт:
— Ему уже не поможешь, — промолвил брат Кадфаэль, — он покинул нас!
Все вздрогнули, словно по комнате пробежал порыв ветра. По щекам вдовы заструились слезы, но она, казалось, была слишком ошеломлена случившимся и не замечала их. Брат Эдмунд коснулся руки женщины и сказал участливо:
— Мне очень жаль, как и всем нам. Вам сейчас потребуется помощь, но наша обитель готова взять на себя печальные хлопоты. Мы положим его в часовне, а тем временем подготовим все к погребению. Яраспоряжусь...
— Нет, — прервал его Кадфаэль, — нет, Эдмунд, этого пока делать нельзя. Не так тут все просто. Бонел был
Воцарившееся молчание первым нарушил Эльфрик:
— Но как же так? — хрипло произнес он. — Не может этого быть! Будь что-то подмешано в пищу, мы бы все отравились. Мы ели то же, что и он.
— Это правда! — всхлипывая, подтвердила вдова.
— Кроме того маленького блюда, — негромко, но решительно заявила служанка и покраснела, смутившись, что привлекла к себе внимание, но тем не менее продолжала: — того, что прислал господину приор.
— Но ведь это же блюдо со стола приора, — испуганно вымолвил Эльфрик. — Брат Петр сам говорил, что ему было велено отрезать кусочек и послать моему господину для аппетита, с наилучшими пожеланиями от приора.
Брат Эдмунд и брат Кадфаэль обменялись быстрыми взглядами, и каждый прочел в глазах другого ужаснувшую его мысль.
— Я пойду к приору, — поспешно сказал Эдмунд. — Молю Всевышнего, чтобы с ним ничего не стряслось! Господи, спаси и помилуй! Я передам, чтобы обо всем известили шерифа. Брат, оставайся здесь до моего возвращения и проследи, чтобы ничего не трогали.
— Так я и сделаю, — хмуро отозвался Кадфаэль.
Как только торопливое шлепанье сандалий брата Эдмунда стихло на дороге, Кадфаэль попросил потрясенных несчастьем домочадцев перейти в другую комнату, подальше от спальни, где разыгралась ужасная сцена. Воздух спальни был пропитан запахом смертельного пота, смешавшимся с запахами лекарств. Но был там и еще один запах, слабый, но устойчивый, — Кадфаэль чувствовал, что сможет определить его, надо только сосредоточиться и подумать.
— Случившемуся не поможешь, — печально промолвил монах, — и мы сейчас не вправе ничего делать без разрешения властей, ибо такая кончина требует объяснения. Но нет нужды оставаться здесь, это только добавит скорби. Вам всем лучше бы выйти, присесть и успокоиться. Дитя, — он посмотрел на служанку, — найдется у тебя кувшинчик с вином или элем? Налей-ка своей хозяйке, да и сама тоже выпей — это вас поддержит. Вы под опекой аббатства, и оно не покинет вас в горе.
В растерянном молчании все вышли из комнаты. Один только Эльфрик беспомощно оглядел оставленный в беспорядке стол и валявшиеся повсюду осколки посуды, и, видимо, вспомнив о своих обязанностях, дрожащим голосом спросил:
— Разве я не должен прибрать здесь?
— Нет, пока ничего не трогай. Садись, парень, и постарайся успокоиться. Людям шерифа надо увидеть здесь все, как есть, и только после этого можно будет наводить порядок.
Монах вернулся в спальню, прикрыв за собой дверь. Заинтересовавший его запах уже почти не ощущался, заглушенный зловонием. Кадфаэль склонился к вывернутым губам мертвеца: от них исходил тот же самый запах. Нос у Кадфаэля с виду был неказист, зато нюх — острый, как у оленя.
Оставаться у смертного одра не имело больше
Оба молодых человека ходили из угла в угол, не находя себе места. Кадфаэль встал позади них, в тени, и принялся внимательно разглядывать обеденный стол. Стол был накрыт на троих, причем два кубка стояли, а третий, судя по всему, принадлежавший хозяину, ибо с той стороны у стола находился не простой табурет, а кресло с подлокотниками, был опрокинут, и эль пролился. Видимо, Бонел уронил его, когда, почувствовав себя плохо, попытался встать. В центре стояло большое блюдо, с которого раскладывали пишу, остатки обеда на нем уже застыли. Еда на одной из деревянных тарелок была почти не тронута, на двух других было съедено почти все. Пять человек — нет, очевидно, шесть отведали этой пищи и остались невредимы, все, кроме одного. И тут взгляд Кадфаэля упал на маленький судок — тот самый, что нес на подносе Эльфрик, проходя по монастырскому двору. На донышке виднелись лишь следы соуса, похоже, подарок приора Роберта пришелся Бонелу по вкусу.
— А кроме мастера Бонела, никто из вас не пробовал это блюдо? — спросил Кадфаэль, склонившись к судку и осторожно принюхиваясь.
— Нет, — дрожащим голосом промолвила вдова, — ведь оно было послано лично ему как знак внимания.
Итак, он съел его без остатка, и в результате расстался с жизнью.
— Ну, а вы — Меуриг, Эльфрик, и ты, дитя, — я еще не знаю, как тебя звать...
— Олдит, — отозвалась девушка.
— И ты, Олдит. Вы трое ели на кухне?
— Да, я всегда нахожусь там во время обеда. Пока хозяева едят одно блюдо, я подогреваю другое, ну а заодно и сама поем. И Эльфрик тоже всегда ест на кухне, а когда в гости приходит Меуриг, — девушка секунду помедлила и слегка зарделась, — я обедаю вместе с ним.
Теперь ясно, откуда ветер дует, смекнул монах, ну, тут нечего дивиться, она и впрямь хороша.
Кадфаэль прошел на кухню. Девушка была не только привлекательной, но к тому же опрятной и трудолюбивой: вся кухонная утварь содержалась в безупречном порядке и сияла чистотой. Над жаровней была укреплена специальная полка, служившая для подогревания пищи. Там, без сомнения, и стоял маленький судок до тех пор; пока его не отнесли Бонелу. К стене были придвинуты две лавки — так, чтобы и к теплу поближе, и проходу не мешать. На полке под открытым окном лежали три использованные деревянные тарелки.
В комнате за спиной Кадфаэля царило тягостное молчание: все были полны страха и недобрых предчувствий. Монах вышел в открытую кухонную дверь и выглянул наружу.
Слава Богу, о приоре можно было не беспокоиться: Роберт собственной персоной приближался к дому Бонела; чувство собственного достоинства не позволяло ему бежать, но благодаря высокому росту он шел таким размашистым шагом, что брат Эдмунд едва поспевал за ним торопливой рысцой. Ряса приора развевалась, а его надменное лицо выражало крайнее неудовольствие и тревогу.