Монаший капюшон
Шрифт:
— Ты была счастлива? — спросил Кадфаэль. Он уже понял по ее голосу, что счастье не обошло Ричильдис стороной. Время и расстояние хорошо поработали, чтобы разлучить их, но в конце концов каждый оказался на своем месте.
— Очень. Лучшего мужа и пожелать нельзя. Но детей у нас больше не было, а когда Сибил минуло семнадцать, она вышла за Мартина Белкота, он у Эварда подмастерьем был. Мартин славный парень, и она, слава Богу, так же счастлива, как когда-то была и я. Но через два года дочка понесла, и я словно заново помолодела — когда первого внука ждешь, всегда так. Глядя на нее, я так радовалась, все разные планы строила, а уж Эварда прямо распирало от гордости. Не знаю, с того ли, или с чего другого, но только у нас с ним будто медовый месяц опять приключился. И уж не скажу, как это вышло, но когда Сибил была на четвертом месяце, я вдруг поняла, что и сама жду ребенка. Это в сорок четыре-то года, после всех этих лет — настоящее чудо. А кончилось тем, что мы обе родили сыновей, и хоть между ними четыре месяца разницы, их можно за двойняшек принять — дядюшку и племянничка, причем племянничек-то постарше будет. Они очень похожи — оба пошли в моего мужа.
Эти слова звучали убедительно в устах любящей матери, но ведь бывали случаи, когда сыновья и помоложе годами спроваживали на тот свет родных отцов, лишь бы расчистить себе дорожку. Бонел же Эдвину отчим, и особой любви между ними не было.
— Расскажи-ка мне, как вы там сговорились с Бонелом, когда ты задумала во второй раз замуж выйти.
— Ну, когда Эдвину было девять лет, умер Эвард, и его мастерская перешла к Мартину Белкоту. Все дела шли, как и раньше, — Мартин недаром учился у Эварда ремеслу. И жили мы по-прежнему одной семьей, а как-то раз в мастерскую заглянул Гервас. Хотел заказать какие-то филенки, а тут увидел меня, и сильно я ему приглянулась. А он был мужчина видный, крепкого здоровья, и такой обходительный... да еще заладил, что коли я за него пойду, то он объявит Эдвина наследником и оставит ему Малийли. А ты сам посуди: у Мартина с Сибил своих четыре рта — поди прокорми. Я должна была подумать о том, как Эдвина поставить на ноги.
— А обернулось-то все худо, — понимающе кивнул Кадфаэль. — Дивиться тут нечему: с одной стороны, мужчина в годах, никогда детей не имевший, а с другой, мальчонка проказливый. Вот и нашла коса на камень.
— Это точно, — со вздохом признала Ричильдис, — если один скажет «стрижено», то другой — «брито». Эдвин мальчик балованный, привык к вольной жизни и делал все по-своему. А водился все больше с Эдви, как и прежде. Ну а Гервас, тот стал мальчику выговаривать, что ему, наследнику манора, не пристало якшаться с ремесленниками и прочим простонародьем. Эдвина это злило, он ведь любит Эдви, да и родня же он ему. Хотя, по правде сказать, бывали у Эдвина дружки не из больно-то почтенных домов. Короче говоря, ссорились они каждый день. Когда Эдвину попадало от Герваса, он убегал к Мартину и прятался там целыми днями. Гервас и запирать его пробовал, да тот все равно ухитрялся вылезти, а если не сможет, то чем другим отчиму насолит. В конце концов Гервас заявил, что раз парень водит компанию со всеми голодранцами Шрусбери, то, стало быть, и сам тяготеет к низкому ремеслу, потому как яблоко от яблони недалеко падает. А коли так, не лучше ли ему и впрямь податься к кому-нибудь в подмастерья. Это он так, сгоряча сказал, а Эдвин, хоть и прекрасно его понял, сделал вид, что принял слова отчима за чистую монету, — да так и поступил. Когда Гервас о том прослышал, он еще пуще взбеленился. Вот тогда-то он и поклялся, что отдаст свой манор бенедиктинцам, а сам переберется в аббатство. «Земли, которые я собирался ему оставить, его вовсе не интересуют, — горячился Гервас, — так с чего я должен беречь их для неблагодарного мальчишки?» Вот так, в порыве гнева, муж велел составить этот договор и порешил перебраться сюда еще до Рождества.
— Ну а паренек что на это сказал? Он-то, наверное, не думал, что дело так обернется?
— Никак не думал! Он примчался со всех ног и даже каялся, правда, и возмущался тоже. Божился, что любит Малийли, что никогда не выказывал к нему пренебрежения, и заверял, что, достанься манор ему, он бы заботился о нем как следует. Мы все умоляли Герваса изменить решение, да все без толку. А Эдвину обидно было: ведь эта земля была ему обещана — а уговор дороже денег. Но разве Герваса переубедишь? Согласия Эдвина никто не спрашивал — оно и по закону не требуется — а он-то, понятное дело, никогда бы его не дал. Мальчик, злой и расстроенный, снова убежал к Мартину и Сибил, и с тех пор я его не видела, до сегодняшнего дня. Господи, лучше бы он сегодня и близко к нам не подходил. Но он пришел, и теперь, видишь, люди шерифа охотятся за ним как за отъявленным злодеем, который убил мужа собственной матери. Да ему такое и в голову прийти не могло, клянусь тебе, Кадфаэль. А если они его схватят... Боже, мне и помыслить об этом страшно!
— А с тех пор, как они ушли, ты не слышала никаких новостей? В здешних краях слухи разносятся быстро. Думаю, если бы они нашли его в доме Белкота, нам бы уже было о том известно.
— Пока никаких вестей нет. Да только где ему еще быть? Не было у него никакой причины прятаться. У него все кипело от такого приема, вот он и убежал, а о том, что стряслось потом, и ведать не ведал.
— Ну так, может, он не захотел являться домой в таком настроении. Мальцы — они что зверята — бывает, забьются в нору и отсиживаются, пока в себя не придут. Расскажи мне, как все было за этим обедом. Я так понял, что Меуриг был между вами вроде посредника, уговаривал паренька прийти помириться. И тот, как будто, уже приходил...
— Не ко мне, — печально отозвалась Ричильдис. — Просто они вдвоем приносили аналой, что Мартин изготовил для часовни Пресвятой Девы, а потом навестили старика-монаха, с которым Меуриг в родстве. Меуриг и тогда просил Эдвина зайти ко мне, но тот ни в какую. Ну а сегодня все-таки согласился: Меуриг, славный малый, не отставал. Уговорил-таки, и видишь, что из этого вышло. Гервас все злорадствовал, потешался над моим мальчиком, да так язвительно и несправедливо. «Что, — говорит, — приполз как нищий, умолять, чтобы я снова сделал тебя наследником?» У Эдвина такого и в мыслях не было, он бы скорее умер! А Гервас
Некоторое время Кадфаэль молчал, размышляя об остальных домочадцах. Сорванец — самолюбивый, горячий, оскорбленный, скорее ударил бы Бонела кулаком, может, даже кинжалом — но чтобы подмешать отравы — это едва ли. Правда, паренек дважды побывал в лазарете вместе с Меуригом, и, вероятно, заметил, где держат снадобья, — мотив у него был, да и возможность тоже. Только вот непохоже это на юношу, который рос честным и прямым, в согласии с собой. У отравителей другая натура: они все больше скрытные, коварные и действуют исподтишка. В конце концов, не один же он здесь был.
— Эта девушка, Олдит, она давно у тебя?
— Она моя дальняя родственница, — ответила Ричильдис, и лицо ее озарилось улыбкой. — Я ее с детства знаю, а пару лет назад девочка осиротела, вот я и взяла ее к себе. Она мне как дочка.
Примерно такого ответа Кадфаэль и ожидал, он не забыл, как заботливо обнимала Олдит свою хозяйку.
— А Меуриг? Я слышал, он вроде тоже когда-то жил в доме Бонела, до того как стал работать у твоего зятя.
— Меуриг... понимаешь, с Меуригом дело обстоит так. Мать его была валлийкой, она прислуживала в Малийли и, как это часто бывает, родила хозяину внебрачного ребенка. Да, он родной сын Герваса. Первая жена Герваса, должно быть, была бесплодна, потому что Меуриг — единственный, кого муж признал своим ребенком, хотя, возможно, у него и другие были. К Ангарад Гервас всегда хорошо относился, пока она была жива. И о Меуриге он тоже всегда заботился. Он и работал в маноре своего отца. Когда мы с Гервасом поженились, мне даже неловко бывало. Такой славный, работящий, смышленый парень, и никто никогда не слышал от него жалоб или притязаний на отцовское наследство. Ну и я как-то спросила его, не хочет ли он выучиться ремеслу, чтобы завести свое дело. Он сказал, что это было бы здорово, вот я и убедила Герваса отдать его Мартину в обучение. И я... — голос Ричильдис дрогнул, — да, я просила его приглядеть за Эдвином, когда тот сбежал, ну и, конечно, попробовать уговорить мальчика поладить с Гервасом. Я вовсе не ждала, что мой сын пойдет на попятную, — он парнишка толковый, сам может выбиться в люди — я просто хотела, чтобы он вернулся домой. Было время, когда он укорял меня за то, что когда пришлось выбирать между мужем и сыном, я выбрала мужа. Но ведь я вышла снова замуж из-за Эдвина... — Она осеклась, ненадолго замолкла, а потом добавила: — Так что Меуриг был другом и мне, и Эдвину.
— Ну а с твоим мужем он тоже ладил? Не было между ними размолвок?
— О нет, ничего подобного! — Она даже удивилась этому вопросу. — Все было в порядке, и никогда никаких ссор. Гервас вообще-то не уделял ему особого внимания, но всегда был великодушен. Он ведь дает ему приличное содержание, вернее, давал... О Господи, как же теперь парень жить будет, если выплаты прекратятся? Мне придется посоветоваться — законы для меня темный лес...
Похоже, подумал Кадфаэль, и здесь нет никакой зацепки, хотя Меуриг и знал, где можно раздобыть яд. Но об этом знал и Эльфрик — он как раз был в сарае, когда брат Эдмунд приходил за снадобьем. И кто бы ни выиграл от смерти Бонела, Меуриг, как видно, мог только проиграть. В каждом маноре бастардов полным-полно, и коли у хозяина только один незаконнорожденный ребенок, его и впрямь можно считать человеком скромным и воздержанным. Парень был устроен, учился ремеслу, получал содержание — для незаконного сына вполне достаточно. Жаловаться у него причин не было, скорее, были причины пожалеть о смерти родителя.
— А Эльфрик?
Сгустились сумерки, и оттого огонек светильника казался ярче — лицо Ричильдис, печальное и серьезное, казалось, светилось в его лучах.
— Да, Эльфрик, — промолвила она, — тут не все просто. Ты не думай, мой муж был не хуже, чем другие владельцы маноров, и никогда не посягал на большее, чем положено по закону. Но закон-то, знаешь, что дышло. Отец Эльфрика был таким же свободным человеком, как ты или я, но он был младшим сыном, земли у их семьи и для одного-то было не слишком много. Вот он и решил не дробить надел, и, когда его отец умер, оставил все старшему брату, а сам подался в манор к Бонелу и принял от него вилланский надел. Он обрабатывал эту землю и нес все повинности, какие исполняют вилланы, но ни разу не усомнился в том, что сам остался свободным человеком. Он ведь по своей воле взял землю и выполнял все обязанности. Но мало того, Эльфрик, который тоже был младшим сыном, в свою очередь, вздумал порадеть старшему брату и, отказавшись от положенной ему доли земли, стал слугой Бонела. Ну а потом мой муж затеял уступить манор аббатству и перебраться сюда, а Эльфрика порешил взять с собой, потому как лучшего слуги нигде не сыщешь. Ну а тот — ни в какую — лучше, говорит, пойду куда глаза глядят, искать себе пропитание. И тогда Гервас затеял тяжбу, утверждая, что Эльфрик не свободный слуга, а его виллан, поскольку и отец его, и брат держали вилланский надел и исполняли все вилланские повинности. Суд признал, что так оно и есть, и в один миг Эльфрик из вольного человека превратился в крепостного, хотя он и сын свободнорожденного. Для него это было ударом, — грустно признала Ричильдис, — он ведь до того работал за плату, и думать не думал, что может лишиться своей свободы. Чего греха таить, многие оказывались в таком же положении — не он первый, не он и последний.