Монастырь

Амнуэль Павел Рафаэлович

Всегда, сколько себя помнил, он воспринимал жизнь, как мгновение, то самое настоящее, что не имеет длительности — будущего еще нет, прошлого уже нет. И потому он жил в постоянном страхе, что хрупкое настоящее исчезнет тоже. Должно быть, к нему относились, как к человеку немного не в своем уме, а когда он занялся космологией, наукой, где, по его мнению, имели смысл два понятия: «настоящий момент» и «вечность», то после первых же работ кто-то публично назвал его гением, а от гения можно ожидать любых причуд на бытовом уровне. Эйнштейн, говорят, ходил на работу в тапочках, Ньютон колотил своих слуг скалкой…

А он жил

в страхе, скрытом от всех, даже от Дженни и Кэрролл — не хотел, чтобы женщины знали, как страшно ему ложиться спать, подозревая, что утром он может не проснуться. И как страшно ходить по улицам, зная, что существует не равная нулю вероятность падения метеорита, достаточно крупного, чтобы пулей пробить его ничем не защищенный череп. И как ужасно ощущение сдавленности, которое не покидало его в любом помещении — ведь здание в любой момент могло обрушиться, потому что существует не равная нулю вероятность ошибки в расчетах конструкции, не говоря о том, что строительные подрядчики всегда экономят на материалах. А еще он боялся… Он отгонял ненужные мысли, за многие годы он научился делать это так искусно, что иногда и сам забывал, что настоящее эфемерно и преходяще. В такие моменты, как наивно полагали его знакомые, он становился самим собой, а на самом деле терял себя на какое-то время, обычно исчезавшее из его памяти.

Он стоял, прижавшись лбом к оконному стеклу, и впервые в жизни ощущал полную внутреннюю гармонию. Он знал, чувствовал с младенческих лет — не только человек живет настоящим, не только для всего живого на планете существует лишь проживаемый сейчас миг, но и для мироздания есть миг реальности — и вечность, в которой от реальности не останется и следа.

Когда? — думал он. В том-то и дело, что никто этого не узнает. «Пока я есть, нет смерти. А когда придет смерть, не станет меня». Он хотел взять эти слова эпиграфом к статье о разрыве Вселенной, но подумал, что редактор все равно попросит эпиграф снять, поскольку у журнала свои традиции, свое представление о связи времен, нелепое, конечно, но разве не на таких нелепостях держится так называемая духовность? Нравственность?

«Пока я есть, Вселенная существует. Когда Вселенная исчезнет, меня не станет».

Телефон затрезвонил так, будто уже наступила последняя секунда бытия. Он быстро поднял трубку.

— Значит, в восемь? — сказала Дженни. — Я звоню, чтобы уточнить, а то ты вчера говорил так неопределенно…

— Постараюсь, — сказал он. — Если ничего не случится.

— Да что может случиться? — привычно возмутилась Дженни. — Ты только не забудь!

— Что может случиться? — так же привычно повторил он. — Конец. Финал.

— Ну да, — сказала Дженни, — ты рассказывал: как это… разрыв пространства. Звучит, будто разрыв селезенки. У одной моей знакомой… она попала недавно в аварию… представляешь, у парня ни царапины, а у нее… и вот привезли Катрин в больницу, а там…

Он положил трубку на стол. Дженни любила рассказывать жуткие истории, приключившиеся, впрочем, не с ней, а с кем-нибудь из ее дальних знакомых. Лишнее доказательство того, что человек, как и Вселенная, смертен внезапно. Он думал о том, нужно ли переписать последний абзац статьи, сделать его более устрашающим — люди любят, когда их пугают, так они лучше воспринимают…

— Да, интересная история, — сказал он, поднеся трубку к уху точно в тот момент, когда Дженни замолчала. — Извини,

мне нужно на работу, мобильный я выключил, он мешает мне думать.

— В восемь, — с нажимом сказала Дженни. — Не забудь.

Память, — подумал он. Это лишь набор знаний о прошедших мгновениях. Как может помочь память, когда речь идет о будущем, которого нет и которое может не настать?

— Хорошо, — сказал он и положил трубку.

По дороге в университет нужно зайти в магазин Дортмана и купить шляпу для Чейни. Все нужно делать сегодня. «Никогда не откладывай на завтра…» Потому что завтра может не наступить.

Если Вселенная просуществует до вечера, он сделает Дженни предложение.

* * *

— Ты полагаешь, — сказал Сатмар, — что это существо…

— Человек, — поправил Аббад, — это человек. Его зовут Натаниэль Мечник.

— Человек, — наклонил голову Сатмар. — Этот человек, как и мир, в котором он живет, является порождением твоего подсознательного? Это должно быть так, судя по твоему рассказу. При втором посвящении ученик начинает понимать собственные подсознательные устремления и обычно скрытые для сознания связи материи, духа и идей.

— Нет, — покачал головой Аббад. — Этот мир, вселенная, в которой живет Мечник и его цивилизация, все это реально, а не создано моим воображением.

— Конечно, — согласился Сатмар, — мир Мечника не менее реален, чем наш, что не помешало ему возникнуть в результате твоей подсознательной деятельности.

— Да, — помолчав, произнес Аббад.

Монахи поняли, что с ним происходило, и не нужно им объяснять, почему он хочет уйти из жизни… то есть, не хочет, конечно, нужно точнее выбирать слова даже когда не собираешься произносить их вслух. Он не хочет умирать, но разве есть иной способ спасти Вселенную… одну из множества, но все равно Вселенную с большой буквы, потому что для Мечника это единственный мир, какой он знает, единственная реальность, которая может исчезнуть… если монахи не помогут Аббаду выполнить задуманное.

Он не станет произносить слова вслух, защиты больше нет, пусть монахи сами…

— Ты сумела преодолеть резонанс? — обратился Сатмар к Тали. — Мы не предполагали, что такое возможно.

— Да, — сказала Тали. Она не привыкла говорить вслух, и потому слова были отделены друг от друга, как камни на морском берегу, и так же медленно перекатывались под напором волн мысли. — Мы. Аббад и я. Любим. Друг друга. Не всем это дано. Не у каждой женщины получается. Мы могли иметь детей. Но. Есть состояния… Процессы… Которые. Сильнее.

— Какие же это процессы? — с любопытством спросила Асиана, потому что Тали замолчала.

Что вы делаете? — думал Аббад. — Вы можете прочитать. Почему вы ее мучаете?

Тали должна ответить сама, — метнул мысль Крамус, — не мешай. Это важно.

— Долг, — сказала Тали. — Необходимость. Выбор.

Я не могу говорить об этом вслух! — крикнула она.

Хорошо, сказал Сатмар. Не говори вслух. Долг сильнее любви?

Да.

Ты останешься одна. Тебе будет невыносимо тяжко. Так тяжко, что ты тоже пожелаешь смерти, но тебе мы не сможем помочь. Никто не сможет помочь тебе уйти, пока ты не прошла даже первого посвящения, пока у тебя еще нет общности со всеми тремя мирами — материальным, духовным и идеальным. Ты навсегда останешься такой, как сейчас. Вечно. С твоей не проходящей болью.