Монастырская братва

Макеев Алексей Викторович

– Совсем ничего? Вспомни хоть что-то, любую сплетню, мелочь – мне все важно, понимаешь? Я за этим к тебе и шел, думал, узнаю что, перехватить тебя по дороге хотел, а ты….

– У водителя нашего внучка вчера родилась, – скованно поведал Саня, – отмечали… Меня до вокзала довезли, я дальше пешком, тут ближе… А про Ольгу я правда не знаю. Я узнавал, потом, когда ты… ну, умер. Врача по пьянке спросил – он сказал: выписали ее под опеку родителей, а те дочь сразу увезли. Все, клянусь, это все. Знал бы – сказал, сам понимаешь…

Илья понимал, понимал, что снова выпало зеро, что подставлялся зря, и ведь заранее знал, что услышит в ответ, но надеялся до последней минуты, все ставки на этот разговор сделал и пролетел со свистом, как та фанера. Но по крайней мере теперь он знает, что здесь ловить нечего, плохо одно – некрасиво все получилось, некрасиво, скомканно, не по-людски.

– Понимаю, – произнес он негромко. – Спасибо, Саня, ты мне очень помог и тогда, и сейчас.

Хирург опасно дернул головой при слове «тогда», тоже, несомненно, припомнив

и минувшую зиму, начиная с февраля, и охнул еле слышно, почувствовав под нижней челюстью легкий, почти комариный укус – прикосновение к коже острой стальной кромки. Дернул плечом, поднял руку, чтобы вытереть с шеи струйку крови, но передумал, так и стоял, не двигался и молчал. Зато ожила троица. Черноглазый крепыш прищурился и деловито бросил Илье:

– Слышь, артист! Ты чего творишь? Отпусти человека, он нам, если что, не помешает. Слыхал небось, как люди под шальные пули попадают. Шел себе, шел дяденька по улице, а тут стрельба, грохот – кого-то важного завалили. Да и дядя заодно в брюхо пару пуль поймал, а «Скорая» не успела – пробки… Жалко дядю?

«Суки!» Илья еще отступил назад, чувствуя, как подошвы скользят по мокрой траве – тропинка шла под уклон, уже попахивало сыростью и легкой болотной гнильцой. Илья отвел руку с ножом вбок, шепнул остолбеневшему Сане:

– На счет «три» падаешь на землю и лежишь, что бы ни случилось. Слышишь? – Он легонько толкнул хирурга в поясницу.

– Ага, – ожил тот, – слышу. А ты? Они ж за тобой…

«Удивил!» – Илья усмехнулся, перехватил рукоять ножа, прижал клинок к запястью, спрятал с глаз подальше.

– Раз, – произнес он так же тихо, – два…

– Илья, вот здоровьем клянусь – я не знаю, где Ольга. Я даже к старшей медсестре уж и так и этак, и медкарту просил, и выкрасть хотел – без толку. Ну, уговорил потом практикантку одну, заплатил, она там в шкафах порылась и выдает: не было такой в больнице, не поступала, в реанимации не лежала, кровь ей не переливали. Не было Ольги твоей у нас, а сейчас… – Он умолк, не сводя взгляд с «комитетчиков». Стало так тихо, что Илья слышал, как у черноглазого в заднем кармане джинсов еле слышно пищит мобильник. Все, группа поддержки на подлете, ждать нечего.

– Спасибо, Саня, – прошептал Илья, – нормально все будет. Когда спросят – не ври, говори как есть: что спрашивал, подробно все, как на исповеди. О себе думай, я выкручусь. Даст бог, свидимся еще.

И вспомнил, что уже говорил это месяца три или четыре назад – те же слова одному и тому же человеку, да только снега кругом было навалом, и стояли они на пороге морга. Вот и свиделись, но что-то подсказывает – решительно и непреклонно, – что больше такой оказии жизнь им не подкинет. Не увидят они друг друга, на этом свете точно, а как оно на том бывает – знать пока обоим рановато, да и незачем, честно говоря.

– Три! – Илья толкнул Саню под коленки. Тот молча, с покорностью бессловесной куклы рухнул на траву. Три фигуры под нараставшую трель мобильного рванулись навстречу, Илья шарахнулся вправо-влево, разглядывая, что там, за их спинами, – Саня вскидывается рывком, пытается подняться на ноги, но валится обратно, садится на траву и с двух рук кажет вслед «комитетчикам» недвусмысленный жест, известный еще со времен античности, оскорбляющий и унижающий человеческое достоинство.

Илья ринулся к болотцу, слетел под горку, слыша за спиной дыхание и топот – на кошек «комитетчики» явно не тянули, топали, что твои кабаны, – вломился в заросли и рванул по топкой земле, прыгая по кочкам вперед, на грохот электрички, глухой и еле различимый в густом влажном воздухе.

«Не было у нас твоей Ольги». Ага, врите больше, не было. А то он не сам ее в конце февраля с разрезанными венами из ванны выволок, и не сам «Скорую» вызывал, а потом часа два в приемном отделении круги по коридорам нарезал. «Кровопотеря тридцать процентов, сделали переливание, через два часа проверим на отторжение». Не ему ли уставший и злой, как черт, врач это сказал? «Сухожилие повреждено, рука не действует» – это тоже не про Ольгу, по-вашему? Что обе руки себе вдоль по венам ножом, еще похлеще, что сейчас в его руке зажат, располосовала? «Попытка самоубийства в состоянии аффекта… Клеймо на всю жизнь, соответствующее отношение врачей и медперсонала…» Я бы на вас на всех посмотрел, как бы вы все это пережили, что на нее зимой свалилось, на ровном месте, из ниоткуда, как только жива осталась… И куда ее родители упекли, и Мишку с Лизой? Дел полно, ответов нет, одни вопросы, а тут еще эти трое привязались, прут следом на манер наизнанку вывернутого журавлиного клина: двое по бокам обходят, третий – замыкающий – отстал, орет что-то на бегу в мобильник, «вертушку» подкрепления вызывает, не иначе. Пора в отрыв, назойливость «комитетчиков» начинает действовать на нервы.

По лицу хлестали ветки, под ногами смачно хлюпал мокрый грунт, когда подошвы соскальзывали с нетвердых кочек и вязли в грязи. Илья бежал не оглядываясь, понимал, что фора тает на глазах и скоро от нее не останется и следа, уже почти не осталось. Шумное дыхание, шлепки по грязи, треск веток и легкий мат сквозь зубы подгоняли, оптимизм внушал небольшой нюанс – пока он не слышал ни одного выстрела. И не только выстрела. Илья ломился через заросли, чутко прислушиваясь к звукам позади – никто не сбавил шаг, чтобы достать оружие, не слышен тихий и оттого особенно мерзкий лязг затвора – ничего, предвещавшего стрельбу по движущейся мишени. «Я им живым нужен, это радует». Илья перемахнул с последней кочки

на твердую землю, не сбавляя хода, промчался дальше и скатился в заросшую осокой канаву, притих на дне, вдыхая запах ила и стараясь успокоить дыхание. А заодно прислушиваться сквозь стук крови в ушах, вертеть головой, стараясь не обозначить себя, что пока удавалось, и неплохо. Благо уже наступил душный июльский вечер, небо заволокло еще после обеда, и сейчас, того гляди, зарядит долгий теплый летний дождь. Илья отмахнулся от оголодавших комаров и задержал дыхание – вот они, прут с грацией кабана вдоль канавы и на ходу совещаются: куда бы беглец мог подеваться? Один, тот, кто первым встретил Илью во дворе Саниного дома, помаячил на краю канавы и решительно поехал по склону вниз. Зашатался, замахал руками и часть пути проделал на пятой точке, отчего разозлился несказанно, о чем и оповестил и комарье, и обитавшую поблизости мелкую живность – птиц и лягушек. Те немедленно прекратили свои трели и кинулись кто куда. «Комитетчик» матюгался вполголоса и сообщал своим более осторожным товарищам, что попал в затруднительное положение. Он крутился в полуметре от залегшего в осоке Ильи и в сумерках пытался оценить ущерб, причиненный своему гардеробу. Осмотр не затянулся, в темноте разглядеть толком ничего не удалось, и юноша сосредоточился на стенках и дне канавы. Снова, как показалось Илье, принюхался, втянул в себя воздух, точно пытался определить направление, где искать несговорчивую «мышку», и двинул точно навстречу «объекту». Светлые, покрытые даже в темноте хорошо различимыми пятнами грязи джинсы и спортивные ботинки под ними приближались почти бесшумно – юноша явно прошел хорошую школу и передвигался очень тихо, пробуя носком ботинка дорогу перед собой и аккуратно ступая всей подошвой сразу. Шел не быстро, но и не тащился нога за ногу, шевелил невесть откуда появившимся в руках прутиком заросли на дне канавы и остановился в шаге от Ильи.

Чертовы комары облепили голову и руки, одна тварь засела на кончике носа, вторая впилась в верхнее веко, и обе с наслаждением сосали последние в своей жизни капли теплой крови. Илья дунул раз, другой, но кусачая тварь не реагировала, раздувалась от съеденного, как и десяток-другой ее собратьев. Сверху послышались голоса, зашуршала трава – на дно канавы торопился еще один «комитетчик», во влажных сумерках мелькнула плотная проворная тень. Илья зацепил пальцами пучок осоки, выдрал вместе с корнями из влажной земли и швырнул вбок. Юноша повернулся рывком, вытянулся в струнку, пытаясь понять, кто или что произвело этот шум, и заорал во всю глотку, повалился на мокрую траву. Тех секунд, когда «загонщик» отвлекся, Илье хватило – он выбросил руку с ножом и с размаха перерезал тому ахилловы сухожилия на обеих ногах. «Комитетчик» орал от страха и боли одновременно, пытался подняться на ноги, ему даже удалось встать на четвереньки, когда все закончилось. Илья вскочил с земли, подобрал рюкзак и с силой врезал юноше носком ботинка в висок. Крик оборвался, человек бесшумно повалился лицом вниз. Илья озирался в темноте. Второй был недалеко, где он, ничего не видно в темноте и наползавшем с близкого болотца легком тумане. И очень тихо, ничто не скрипнет, не звякнет, не слышно, чтобы хлюпала под подошвами вода и зашуршала трава или ветки, он словно один здесь, и поверил бы, непременно поверил, но точно знает, что верить этой тишине нельзя. И сидеть на дне канавы тоже незачем, бегом по склону вверх, цепляясь за траву и корни кустов, быстрее, на глухой четкий стук колес поезда – до насыпи и оврага за ней тут всего ничего, минуты три… И успел бы, успел, уже выбрался из канавы, высунул голову над ее краем и заметил вдали за деревьями огни – по рельсам грохотали освещенные пассажирские вагоны, скорый шел в сторону Москвы. Еще рывок вверх, но что-то узкое, прочное захлестнуло шею, сдавило горло и поволокло обратно, к затхлой сырости болотца, швырнуло в грязь. И продолжало давить, скручиваться над кадыком, перед широко открытыми глазами моментально потемнело, воздух едва просачивался в перехваченное удавкой горло, и сквозь стук крови в ушах, возню и треск Илья слышал, как говорят двое. Вернее, обсуждают, как ловчее стреножить неосмотрительную «мышку», подпустившую к себе преследователей на длину броска тонкого шнура, сдавившего ей глотку. А тьма уже разбавилась белесыми пятнами, но не туманом, он плавал у ног, пелена выше напоминала вату или пух из подушки, она забивалась в рот и нос, проникла в глотку, не давала вдохнуть, глотнуть хоть каплю воздуха.

Шнур чуть ослаб, Илья судорожно хватал ртом воздух и сквозь мутно-белую завесу перед собой видел очертания человеческой фигуры. Плотный, невысокий, очень подвижный – кажется, именно он четверть часа назад предупреждал «если что, он нам не помешает». Вроде да, а шнур, значит, держит тот, с залысинами в полбашки, что тогда во дворе сначала «Ниссан» пузом обтирал, а потом с тыла обойти пытался. Роста он с Ильей примерно одного, комплекцией схожи, да только сил у него побольше, хоть и слышно, что дышит тяжело – побегать сегодня всем пришлось. И снова писк мобильника, но «загонщикам» сейчас не до того – «объект» сложный попался, один после непосредственного контакта способность передвигаться потерял, его пример другим наука, осторожность превыше всего. Но были же еще двое, терлись у машины, и это только в Санином дворе, что говорить про отцовский дом – там, поди, дивизия по окрестностям рассредоточена – и про дом Ильи, где еще этой зимой все было тихо, спокойно и тепло, было до того черного дня в начале февраля, было и сплыло… И полчаса не пройдет, как у канавы за болотцем орава «комитетчиков» соберется, а нам это ни к чему.