Монастырские утехи
Шрифт:
всю дорогу. Чтобы выполнить условие, я должен был быть совершенно один. Друг мой
остался у колдуньи. Впрочем, ему надо было с нею сосчитаться. Я уполномочил его
непременно заплатить ей за труды.
Когда я прибежал домой, стояло ещё утро. Двор был пуст. Моя любимая на крыльце,
склонясь над горшками, пересаживала цветы.
И любовь, любовь более опустошающая, чем когда-либо, бросила меня к ней. Она меня
почувствовала; но ещё до того, как она повернулась, чтобы защищаться,
сзади за пояс заколдованную кость. И крикнул, как учила меня старуха.
— Ты что? — обернулась она ко мне с воплем, пронзающим, как кинжал.
По дороге домой я подобрал майского жука, которого собирался посадить ей на рубаху,
а вместе с ним подсунуть заколдованную кость.
В ответ на её вопль я показал ей жука, притворясь, будто он полз по ней и собирался её
укусить.
Но в этот миг произошло нечто чудовищное.
Передо мною стояла ведьма, с глазами белёсыми, как белок переваренного яйца,
лопнувшего от жара, нос её изъела язва, ввалившиеся щеки запали глубоко, и беззубые
десны гноились. Иссохшие груди висели, как два пустых мешка. Рёбра громыхали, как
обручи на растрескавшейся бочке. А живот, подпираемый козлами ног, кишел
мерзкими внутренностями, словно ядовитыми змеями; от неё веяло духом смерти.
Я закричал, как сумасшедший, и кинулся бежать, бросив всё, не оглядываясь...
Я выбежал из деревни и за несколько часов, прыжками, наперегонки с потоком,
проделал тот путь, по которому поднялся с таким трудом. В полдень я был уже в
нижнем селе, где встретил Онишора.
И в этот же вечер лошадь галопом домчала меня до станции как раз к поезду.
Я пришёл в себя только в Бухаресте — словно очнулся от бреда.
До сих пор как следует не знаю, что это было. И было ли. Но думаю, что колдунья не
ошиблась. Она не дала мне того, что я просил. Наоборот, она причинила Мэргэрите —
своей врагине — зло. Вместо того чтобы согласовать наши волны, она преградила им
путь чудовищными атмосферными разрядами,— если продолжить образ моего друга.
С тех пор я езжу только на море.
— И, — продолжал он, обращаясь к доктору,— во мне осталась порча: не переношу
женщин. В них я всегда ощущаю тот беспощадный запах смерти, который я уносил с
собой, когда бежал из деревни, где распинают орлов, а люди липнут к волшебной
красоте, как блохи, соблазнённые магическим блеском ножа.
Море тяжело молчало. Все мы — тоже.
После нескольких минут немоты доктор стал одеваться.
— А друг? — спросил он.
— С тех пор как я его там оставил, ничего о нем не знаю,— ответил рассказчик.— И
остерегался его встретить. Мне было тяжко, даже отвратительно его видеть. Думаю, он,
как
— Как его звали? — заинтересовался доктор.
— Его звали... погодите секунду. Его звали... не могу сейчас вспомнить...
— Не Киву ли? — напомнил доктор.
— Да, да,— посветлел поэт.— Киву.
— А имя?
— Тоже не помню... Что-то на Т...
— Теофил,— дополнил доктор.— Он невысокий, смуглый, и брови чёрные и широкие, как
пиявки...
— Да, да, точно, Теофил Киву. Откуда вы знаете? Вы с ним знакомы?
— Я лечил его,— ответил доктор.— Несколько лет назад, когда я был врачом в
центральном доме для умалишённых. Он там лежал, и я его пользовал.
— Он болен? Что у него?
— Маниакальный психоз с постоянным бредом. Он говорил только о ворожбе, о
заклинаниях. Говорил, что его заколдовали. Бедняга умер в жестоких муках.
Вдруг повеяло холодом. Спустились сумерки, и мы попали под власть ворожбы.
— Всё-таки они не сдались, пока не отомстили одному из нас,— изменившимся голосом
сказал поэт и встал, чтобы идти.— И бедный Киву пал жертвой вместо меня.
— Полноте... Ну! У него была дурная наследственность,— пытался разъяснить доктор.
Но, поглядев на наши испуганные лица, замолчал.
Сзади чёрное облако с красной шеей, похожее на скорпиона, возникло среди ясного
неба и двигалось на нас, проглатывая горизонт.
Мы поспешно оделись и двинулись прочь.
Никто не проронил ни слова, пока машина несла нас по чёрным дорогам Добруджи к
домам, где зажжённый свет охранял нас от ворожбы.
Вдали маяк выбрасывал на все четыре стороны пучки лучей, к которым, зачарованные,
плыли корабли.
ИСКУШЕНИЯ ОТЦА ЕВТИХИЯ
Пpocтo беда с отцом Евтихием... Был бы он украшением монашества, кабы не страдал
столь жестоко от искушений...
Когда приступ их был полегче, то начинался он к вечерне и длился обычно с
передышками до полуночи, не давая отцу Евтихию посетить храм... Блаженный
боролся всеми орудиями духа: молитвой, коленопреклонением, земными поклонами...
Весы победы не склонялись ни на сторону дьявола, ни на сторону его преподобия.
Кризис кончался своего рода перемирием — каждый из противников отходил на свои
позиции дня на два, на три до новой схватки.