Монета встанет на ребро
Шрифт:
– Asden mifol injirno, – размеренно выплетала ведьма, запрокинув голову, чтобы уберечь глаза и горло от едкого дыма. – Deart itrenti lignos!
Заклинание, как песня, мягким элем заливало душу, наполняя тело невесомой легкостью. Костры медленно прогорали, высушив одежду и волосы девушек. Рассеивался дым, обнажая лица жестоких палачей…
– Да святятся не сгоревшие в очистительном пламени, – пронесся над поляной шепот вставших на одно колено… Фреля, Галирада, Корвина и остальных…
– Гвыздбр фрахк лажгрыматзз!!! – вдруг от души выругалась Тилорь, враз осознав всю силу и смысл тех непонятных слов, что щедро рассыпала Иньярра, когда их обеих притащили на поляну. Не эту, другую. Ту, что, кажется, была целый
Ведьма обвела вновь собравшуюся в полном составе – тринадцать – компанию довольным взглядом, тщетно пытаясь прогнать с губ довольную – или самодовольную? – улыбку. Впрочем, ей простительно: ведь, как ни крути, а это все устроила она.
– ПЕРЕХЛЕСТ! – взвился ввысь сильный, страшный голос Сказительницы. Небо отозвалось грохотом и молнией.
– Перехлест! – воскликнули тринадцать голосов, тринадцать серебристых голубков устремились в небо со вскинутых к звездам рук.
– Перехлест! – радостно загремело по всему лесу. Мириады серебряных искр – голубей – пронзили темноту, рассеиваясь блестящими разводами, взрываясь сполохами нестерпимого света. Казалось, само небо раскололось на множество сверкающих осколков и осыпалось на головы празднующих. Празднующих самый лучший праздник в жизни Тилори.
Летний Перехлест.
Дрожащие пальцы, выбивающие нелепую дробь по кубку с горячим глинтвейном, сваренным парнями. Рваные ниточки строк, изломанные струнным воем слова и рифмы… Слезы. Торопливо смахиваемые, чтобы мир не растворялся перед глазами. Тревожно замершее время, застывшее в безумной пляске сбившегося дыхания.
И МУЗЫКА. Терпкая, горькая, страстная, безумная, бесконечная, сильная, жестокая. Мучительно медленно разливающая тягучее пламя яда в груди. Резким росчерком стали бьющая по глазам. Щедро посыпающая свежие раны горстями горькой соли. Осторожно ласкающая душу в нежных ладонях. Опасно и небрежно ранящая обнаженные нервы тонкими лезвиями струн. Равнодушно струящаяся густой янтарной смолой на еловый ковер неосторожно раскрывшейся души.
Взвился над пыльной дорогой мой конь:Меж городами по весям.Кто-то кричит, что в любви жизни соль,Кто-то вином лишь и весел.Я же, шальная, лечу все вперед,Хоть чашу с жгучей отравойСмерть мне к руке левой несет,Жизнь – эликсир к правой.…Смерть мне к руке левой несет,Жизнь эликсир – к правой.Это было совсем не то, что вначале. Если Леда – студентка-Сказительница – терпеливо выводила ноту за нотой, старательно вытягивая верхние и послушно продлевая нижние, то Иньярра, должно быть, удивленно приподняла бы брови, услышав загадочное: «Минорный лад исполнения». Она не думала ни о нотах, ни о гитаре, отпустив на волю голос и летающие по струнам пальцы. Она пела душой, срывая голос и выплетая строками невероятный, сказочный, суровый и завораживающий своей точеной завершенностью мир. В этом пении было все.
Огонь, бьющийся запертой в клетке птицей в висках. Холодеющие запястья, устало звенящие дешевыми браслетами. Юбка, путающаяся цветастым шелком в ногах, волосы, жаркой волной расплескавшиеся по спине и плечам. Срывающийся голос, безуспешно сдерживающий глухие рыдания. Открытое окно в зиму, мороз, ледяной змейкой струящийся по полу, заползающий внутрь, яростно шипящий, разбиваясь о волны безумного огня и расходясь вихрями узорчатых созвездий.
Ложь? Истина? Любовь? Ненависть? Жизнь? Смерть?
Пусть мне размочат седыеТилорь сидела, оглушенная и пораженная. Не словами, нет – бывают стихи и получше. Тем, КАК пелись эти слова. Тем, как может человек вообще выдержать такой безумный накал энергии и внутреннего напряжения – и не умереть, разорвавшись на тысячу сверкающих искр. Тем, что такое поется запросто так: ради праздника. Без бесконечных репетиций и подготовок. Без нервов и истерик перед выходом на сцену.
Бездна бессвязных образов закружилась в одурманенной голове…
Гитарный плач и вплетенный золотой нитью голос. Мир. Вселенная. ВСЁ.
Бессвязные обрывки слов, фраз, строк – своих, чужих – какая разница?! Смех, слезы, горечь, счастье…
Дробь, упрямо выбиваемая до смерти уставшими ступнями, ведьминская пляска перед окном, раскрытым в холодное жестокое небо. Дикий хохот, заглушающий неистовые молитвы.
И ужасающее: «Сумасшедшая!» – со священным благоговением расходящееся испуганным шепотком во все стороны…
Вдаль разбегаются ветки пути:Дальние чудные страны.Ты моей песней души не буди –Пусть подживут сердца раны.Ну а как срок – мой билет на покой –Мятый, истрепанный, рваный –Ты мне протянешь левой рукой,Я подпишу – правой.Ты мне протянешь левой рукой,Я подпишу – правой…Резкий срыв струны – и нежный, убаюкивающий перезвон напоследок…
Мягко откинувшись назад, Тилорь блаженно прикрыла глаза, словно боясь расплескать подаренное чудо, не сберечь безумные воспоминания об этой ночи, которая, должно быть, через неделю станет казаться попросту бредом. Самым настоящим. И не зря.
– Ты мне открой великий секрет, подруга, – негромко перешептывались рядом. – Сколько энергии ты вбухала в этот Перехлест, а? Одно знание магического языка не-магами – чего стоит! Да и все остальное тоже…
«А ведь и вправду, – отрешенно согласилась Тилорь. – Это нам все так запросто и весело, а вот тому, кто все это готовил, натягивал заклинания и вкладывал силу…»
– А вот и не открою я тебе этого великого секрета, – со смешком отозвалась Иньярра. Тилорь тут же широко распахнула глаза и изумленно глянула на ту, что вообще решилась заговорить с ведьмой после… ТОГО. Невысокая девушка с пшеничными волосами и непривычными при таком раскладе карими глазами насмешливо поглядывала на Иньярру.
– Зачем тебе, Тай? – продолжала та. – Чем меньше знаешь о компонентах – тем проще пить зелье!
Собеседница невольно хихикнула и отвернулась.
Небо медленно светлело, распуская по темному полотнищу золотистые стежки солнечных лучей. Иньярра тихонько перешептывалась с подсевшими с двух сторон Фрелем и Галирадом, Таирна с Ильянтой неодобрительно поглядывали на это трио, остальные отрешенно допивали остывший глинтвейн, задумавшись каждый о своем.
– Иньярра, – вдруг неожиданно для самой себя позвала Тилорь.