Монета желаний
Шрифт:
«Это запоздалый переходный возраст, половое созревание», – решила Клава.
Она не помнила своего «волшебного превращения» из девочки в девушку, а затем в женщину. Кажется, в женщину она начала превращаться только сейчас. Это оказался чертовски интересный и захватывающий процесс. Кем же тогда она была все это время? Вопрос настолько поразил ее своей простотой, какой-то даже неприличной наготой, бесцеремонностью и срыванием покровов, что она ужаснулась своему неведению относительно самой себя, своей истинной сути.
Что же, выходит, та Клава Еремина, которой она до сих пор себя считала, была неким бесполым, бесхребетным, бесхарактерным и
Так и не ответив себе на этот вопрос, Клава занялась другим. Кем она была, приблизительно ясно. Ей захотелось выяснить – кто же она сейчас? Что собой представляет эта новая женщина, которая продолжает называть себя Клавдией Ереминой?
Та, бывшая Клава до смерти испугалась ночного сообщения, что мужчина, который вчера провожал ее домой, – опасный маньяк, убивающий женщин. Та Клава металась по кухне, хватаясь то за сердце, то за голову, и выпила весь полугодовой запас валерьянки и пустырника.
Другая, новая Клава продолжала думать о Кирилле как о мужчине, близость с которым была привлекательна и желанна, который снился ей ночью в весьма недвусмысленной роли, и… Словом, несмотря ни на что – убийца он, маньяк или сумасшедший, – ей хотелось его поцелуев, его ласк, самых откровенных и далеко идущих. Она почти не имела опыта в этом и поэтому полагалась на свое собственное воображение: ей хотелось тех ласк от него, которые она сама себе представляла.
Странно, что обе Клавы умудрялись уживаться и ладить одна с другой. Прежняя Клава трусила и рисовала страшные картины, а новая начала собираться в гости к Кириллу, совершенно незнакомому мужчине, который вполне мог действительно оказаться кем угодно – сексуальным маньяком, преступником, вором… Внезапно Клавдии пришло в голову, что Кириллу ее показывали, когда она продавала газеты в переходе. Причем сделал это другой мужчина, которого она где-то могла видеть. Где? Либо у Арнольда, либо у Гридина. Первое – более вероятно.
Интересно, помнит ее Кирилл или нет? Узнал ли он в ней торговку газетами, когда подошел к ее столику в «Охотнике»? Ей срочно надо сделать одну вещь, о которой она в суете последних дней забыла: проверить, не являются ли записанные карандашом цифры на папке с бумагами Вики номером ячейки камеры хранения ручной клади. И если являются…
Рассуждая логически, как поступил бы знаменитый сыщик с Бейкер-стрит, она пришла к выводу, что Вика с ее характером не стала бы ехать на другой конец города, чтобы положить что-то важное для нее в камеру хранения. Значит, надо взять карту Москвы и посмотреть, какой вокзал расположен ближе всего к дому Вики. Скорее всего, именно там и оставлены вещи.
Еще одно оставалось непонятным. Зачем Вике вообще было их прятать таким образом? Ответ мог быть только один: она боялась их держать у себя в квартире, но уничтожать не собиралась, потому что они могли ей понадобиться. Она хотела их использовать с какой-то целью. Может, это вообще не ее вещи, а чьи-то, и в таком случае Вика по окончании определенного срока или вследствие изменившихся обстоятельств должна была передать их адресату или владельцу.
Что
Однако об этом она подумает потом. Сейчас пора собираться к Кириллу. Она обещала, что придет утром.
Клавдия выбрала темно-синее платье джерси и элегантный шейный платок, который, вероятно, стоил кучу денег. Умеют люди жить все-таки! Вот Лиза, обыкновенная девчонка, с вечно ободранными коленками и сопливым носом, двоечница и лентяйка, сумела устроить себе шикарную жизнь. Она всегда говорила, что точно знает, как будет жить – каждый день есть пирожные и пить кофе, покупать себе наряды, развлекаться и бездельничать. Так и получилось! Ее Славка неплохо зарабатывал, потом мамуля устроила ему переезд в Канаду, и он некоторое время жил там один, устраивался, присматривался, потом вызвал Лизу. Они и в Москве жили на широкую ногу, и в Канаде не пропадут.
Самое удивительное, что ни в школе, ни во дворе Лиза ничем особым не выделялась, кроме веселого, беззаботного характера и неистребимой уверенности, что впереди ее ждет обеспеченная жизнь, море удовольствий, любовь и счастье. Чем подкреплялась такая уверенность, Лиза и сама не имела понятия. Просто она знала, что у нее не может быть иначе. Она не приспособлена для терпения, лишений и трудностей, а бог дает каждому то, что ему по плечу.
Клавдия думала о Лизе, одеваясь и напевая себе под нос. У нее было прекрасное, приподнятое настроение. Чуть-чуть волнения придавало ему остроту и пикантность. Клавдия накрасила глаза, чего не делала со студенческих вечеринок, на которых была-то всего пару раз. Потом она накрасила и губы. Странно, но она не отвернулась от зеркала с чувством глубокого отвращения. Наоборот, она сама себе понравилась!
На улице было бело и празднично, как будто уже пришло Рождество. Деревья стояли в инее и в хлопьях снега, нарядные, как персонажи сказок Шарля Перро. Снег слегка хрустел под ногами, и было приятно идти по нему в красивых сапожках, плотно облегающих ногу. Воздух пах прохладой и дымком, доносящимся из кафе, в котором жарили пончики. Звенели и стучали трамваи, и вороны с громким карканьем слетали с козырьков крыш и заснеженных оград.
Глава 17
– Кирилл? Наконец-то! Ты что, не ночевал дома?
Антон обрадовался, что застал Дубровина. Он тоже плохо спал ночью, размышлял о делах, о Леонтине, о Кирилле… Под утро ему приснился странный сон, как будто он стоит один посреди огромной пустой площади, по краям которой где-то в золотой дали высятся редкие тополя. Оглядываясь и не понимая, где он, Антон видит, как с голубого, горячего от зноя неба прямо ему в руки летит что-то сверкающее, переливающееся в солнечных лучах, как бриллиант. Он неловко подпрыгивает, тянет руки, стараясь поймать это летящее, загадочное и поблескивающее, оступается и… падает. Вокруг него, отдаваясь многократным эхом, словно в невидимых горах, раздается многоголосый смех. Как будто всю эту произошедшую с ним нелепую сцену наблюдает множество зрителей. Они видят Антона, а Антон их – нет…