Моника Лербье
Шрифт:
— Для друзей всегда найдется какая-нибудь доля…
Он ответил резко:
— Нет, я, как вы знаете, из одной миски с другими не хлебаю. Я не Лео!
Понетте, знакомой с хлыстом, эта резкость понравилась.
Макс де Лом зарабатывал на хлеб исключительно своим талантом. Вот в чем превосходство его над Лео. К тому же, если оба носили военный крест, то у Макса он по меньшей мере не был краденым… Перед ложей Лербье, когда он уже хотел отворить дверь, она удержала его за руку:
— Вы мне нравитесь.
Он
— А Меркер? — спросил он.
— Что Меркер?
— Исчез? Куда вы его девали?
— Он, кажется, меня покинул на этот вечер ради Елены Сюз или Жинетты Морен.
— И это для вас безразлично?
Она взглянула на него с покорной нежностью:
— Глупый… Это меня радует.
Он ответил движением ресниц. Соглашение было заключено.
Час спустя автомобиль Лербье остановился перед Риньоном. Несмотря на свое нежелание ехать, Моника должна была уступить настояниям родителей и особенно просьбе Мишель. Мадам Жакэ поставила условием участия ее дочери на даваемом Рансомом ужине присутствие там же и ее подруги. Сама она уже вышла из возраста таких развлечений… Мадам Лербье на обратном пути завезет Мишель, раз уж приняла на себя эту заботу. Макс де Лом и мадам Бардино приехали вместе с Рансомом и Пломбино. Их двенадцатицилиндровые «вуазены» как раз отъезжали от подъезда, уступая место другим.
— Знаешь, — сказала Моника Мишель, — я только ради тебя сюда приехала.
Ей было неприятно даже по настоянию отца нарушить обещание, данное Люсьену. Но было так жалко его огорчать. И до сих пор еще звучал в ее ушах этот горький упрек. «Сделай это для меня. Нет? Ну, хорошо, поезжай спать… Твоему сердцу совершенно незнакомо чувство родственной привязанности».
Бедный отец… Неужели его денежные заботы так серьезны?
Мишель взяла подругу под руку:
— Ах, брось! Мы повеселимся… сейчас я буду танцевать.
Покачиваясь всем телом, она уже подпевала мотиву танго, обрывки которого доносились через стеклянную вертящуюся дверь.
Входя, Моника бросила недружелюбный взгляд на подъезжающие один за другим автомобили приглашенных.
Мужчины в цилиндрах, сдвинутых на затылок, нараспашку, с шелковыми кашне под меховыми воротниками. Дамы, закутанные в шиншилловые и собольи манто, с колыхающимися эгретками и сверкающими обручами в волосах.
Моника уже хотела примкнуть к веренице входящих, как вдруг ей послышалось, что подъехал автомобиль Люсьена. Но вместо того, чтобы остановиться у главного подъезда, он встал метров на двадцать дальше, у входа в отдельные
— Иди, — сказала она Мишель, — мне нужно кое-что разузнать.
А внутренне утешала себя: он, очевидно, кому-то уступил автомобиль так же, как сегодня утром мне. Но вдруг замерла на месте. Люсьен открыл дверцу и вышел, протягивая руку молодой женщине в таком же куньем капоре, какой она заказала сегодня у меховщика.
Как счастливые влюбленные, избегающие нескромных взглядов, они быстро скрылись в подъезде отдельных кабинетов.
Моника хотела убедиться во всем до конца.
Завтракая здесь недавно с леди Спрингфельд, она запомнила внутреннюю лестницу, ведущую во второй этаж, и бросилась туда, нагоняя Мишель. Мимо нее прошли отец и мать. Сопровождаемые поклонами метрдотеля, они поспешно направились к овальному столу, возле которого в ожидании их стояли два банкира.
Макс де Лом и Понетта беспечно флиртовали, сидя рядом.
До ее слуха, как в тумане, донесся голос Рансома:
— В кабинете было бы лучше и веселее…
А мать спросила:
— Что с тобой? Почему ты не снимаешь манто?
Моника невнятно пробормотала:
— Сейчас… я приду…
И стремительно взбежала по лестнице как раз в то время, когда Люсьен стоял перед открытой дверью кабинета, на которую указывал лакей.
Он снимал со своей декольтированной до пояса спутницы меховой капор.
Брюнетка… злое лицо… кошачья усмешка… Очевидно, Клео…
Моника ухватилась за перила — у нее подкашивались ноги.
Галлюцинация?.. Нет, ужасная, неоспоримая действительность.
Лакей, закрывший дверь за этим невероятным видением, подошел в ней и назойливо спросил:
— Что вам угодно, мадам?
Она пролепетала:
— Стол господина Пломбино… — и подумала: Так, значит, анонимное письмо…»
Услыхав знаменитое имя, лакей весь изогнулся:
— Это внизу, мадам. Позвольте вас проводить?
— Нет, благодарю вас.
Не помня себя, она повернулась к нему спиной и, чтобы скрыть свою боль, так стремительно побежала вниз по той же лестнице, по которой только что поднимался Люсьен, что лакей только закричал вслед:
— Не туда, мадам, не туда!
Но она была уже на улице и шла вдоль ряда автомобилей. Шоферы перебрасывались замечаниями. Она поравнялась с автомобилем Виньерэ. Мариус узнал ее и, удивленный, машинально приподнял фуражку:
— Мадемуазель…
И тогда только, как будто нуждаясь в этом последнем доказательстве, она почувствовала все свое возмущение и всю глубину страдания.
Повернув, она снова прошла мимо Мариуса. На этот раз он сделал вид, что не замечает ее. Моника пошла по лестнице, ведущей в салон. Она нашла в себе силы сказать лакею, который, подозревая какое-то необычайное происшествие, растерянно смотрел на нее: