Моника
Шрифт:
– Ана, Ана, это ты?
– Да, сеньора Айме, уже иду.
– Говори тише. Где моя свекровь?
– Сеньора София? Ах, черт! Вам бы узнать, куда она пошла. Она вышла рано. Думаю, еще не рассвело, в большой карете с лучшими лошадьми. Уехала вместе с Яниной; нотариуса тоже куда-то послала, но не знаю, куда.
– А Ренато?
– Сеньор Ренато продолжает пить. Он велел принести в кабинет бутылку коньяка, и одинешенек, ведь в кабинете никого. Затем он запер дверь и сбросил на пол книги и чернильницы, думаю, даже сломал фонарь.
–
– Единственная, кто может защитить вас – это сеньора София.
– Эта правда. Донья София может защитить. Я должна что-нибудь сделать, чтобы завоевать ее сердце и доверие. С Ренато уже все бесполезно, но она может мне помочь. Что мне сделать, чтобы она помогла?
– Если вы угодите ей в том, чего она больше всего желает.
– Чего же хочет свекровь, Ана? Ты знаешь?
– Думаю, да. С тех пор, как уехал маленький сеньор Ренато, больше всего сеньора София желает другого маленького, другого мальчика в пеленках, который был бы ее; а так как своего у нее не будет, то он должен быть от сеньора Ренато.
– Что ты болтаешь, дура?
– Если вы родите ей внука, сеньора София вам поможет.
Словно луч яркого света блеснул, прояснив мглу в душе. Замаячила спасительная мысль, которую подкинула Ана, и эта мысль проникла в отчаянный ум Айме де Мольнар, но она тотчас же досадно и недовольно отвергла ее:
– Естественно, она бы помогла, роди я внука. Но как вдруг, по волшебству, я могу родить внука?
– Волшебству? А разве вы, сеньора Айме, не жена сеньора Ренато? Разве не прошло чуть больше месяца со дня свадьбы? Скорее всего, вам даже не нужно выдумывать. Возможно, это правда.
– Выдумывать? Ты сказала выдумывать?
– Ну, я говорю, если вы в затруднительном положении. Говорят, тонущий хватается за соломинку, а вы, сеньора Айме, словно тонете. Может быть, кто знает… То, что я сказала… Если вы скажете, что родите, то этого будет достаточно.
– Возможно, было бы достаточным… – задумчиво пробормотала Айме.
– Так вот. Когда сеньор Ренато был во Франции, донья София дни напролет плакала по нему и грустила, и даже разговаривала со мной и вздыхала, когда глядела на горы: «Ай, Ана, мой мальчик, когда же он вернется?» А когда сеньор Ренато вернулся уж точно не ее мальчиком, тогда хозяйка пожелала большего и обрадовалась, когда сеньор Ренато сообщил о женитьбе. И как вы думаете, почему она была так довольна? Почему хотела заиметь невестку? Так вот! Потому что захотела побыстрее получить мальчика, другого мальчика, как будто маленький Ренато снова бы родился.
– Возможно, ты права.
– Сеньор Ренато вне себя от ярости. Он хочет узнать правду, но не знает ничего. Бедняга хочет узнать и ничего не знает.
С внезапным недоверием Айме посмотрела на свою горничную; затем решительно приблизилась к ней и пошла ва-банк:
– Он ничего не знает и не должен узнать!
– Хорошо, –
– Мне не нужно давать никаких советов! Я тебя не слушаю и не должна слушать! Занимайся своими делами и оставь меня! Если пойдешь против меня, то для тебя это плохо кончится!
– Ай, сеньора Айме! Я не иду против кого-либо. Вы же знаете, я готова служить вам на коленях, и если бы вы мне дали денег и ожерелье, о котором говорили раньше…
– Я дам тебе денег на покупку ожерелья и самых красивых сережек, какие увидишь. Иди и посмотри, что делает Ренато, узнай все новости, которые ходят по дому, и немедленно возвращайся. Иди уже!
В огромной комнате с роскошно обставленной старинной мебелью, ходила из угла в угол напуганная и одновременно разъяренная Айме, лишь одна мысль была в ее сознании, отчаянная надежда заполнила душу:
– Ребенок, да, ребенок мог бы спасти меня!
Разрезая голубые воды острым носом, на всех парусах шел Люцифер, накренившись белым корпусом, он огибал с подветренной стороны цепочку островов, похожих на гигантское изумрудное ожерелье. Неприветливые и плодородные острова Тобаго, Гренада, Сен-Винсент, Сент-Люсия, Мартиника, Доминика остались позади с их высокими горами, густыми лесами, крутыми скалами, узкими берегами, свирепо разрушаемые морем. Теперь Люцифер приостановил ход, разворачиваясь правым бортом, снова наполнились белые паруса, и он стал держать курс прямо на скалистые склоны Мари Галант.
На твердом ложе металась изящная голова Моники, ее профиль выделялся еще сильнее и явственнее, на висках была испарина, шелковый клубок светлых волос, сомкнутые веки с густыми ресницами и пылающие сухие губы, с которых соскальзывали слова, словно в молитвенном исступлении:
– Нет, нет, сначала убей меня. Убей, Хуан Дьявол. Убей, никогда не буду твоей. Убей, убей и выбрось мое тело в море. Убей меня, Хуан Дьявол…
Нетерпеливо Хуан встал на ноги, затем медленно снова сел. Перед ним стояла маленькая емкость, тряпки, смоченные в уксусе, которые он с терпением санитара накладывал на лоб измученной больной. Мрачное выражение Хуана Дьявола сделалось унылым, брови нахмурились, горькая гримаса растянула губы. Лишь странный свет блестел в темных и выразительных глазах, как сострадание, беспокойство, даже угрызение совести.
– Капитан, мы уже в ущелье, – сообщил Сегундо, приближаясь к Хуану.
– Почему заходишь так? Почему пришел сюда? Выйди из комнаты!
– Никогда твоя, никогда, Хуан Дьявол… – продолжала Моника свою песню.
Хуан гневно подошел к моряку, и тот отпрыгнул за дверь, вызывающе посмотрев на своего капитана. Хуан спросил:
– Что с тобой, болван?
– Я бы хотел поговорить откровенно, – решился Сегундо, – так, как говорил с вами всегда. Мне не нравится, что происходит. Эта сеньора, которую вы привезли…