Моника
Шрифт:
– Ты держишь меня, как доктор Фабер, за пирата, за убийцу? Что с тобой? Почему ты плачешь? – он увидел яростно скатившуюся по бледной щеке слезу из прикрытых глаз Моники. – Не плачь. Я не причиню тебе вреда. Ты не должна плакать и пугаться. Я не причиню тебе ничего, совершенно ничего. Разве недостаточно того, что я говорю? Если тебе нужен другой доктор, то позже я устрою это.
– Доктор Фабер был моим другом, – заметила Моника, уже не сдерживаясь. – Теперь у меня никого нет.
– Друзей тебе будет достаточно на Люцифере. Что касается меня…
– Не прикасайтесь
– Естественно, я не трону тебя. Не переживай, у меня нет интереса трогать тебя. Успокойся.
Глубоко встревоженный поведением Моники, Хуан покинул каюту и поднялся на палубу, где почти столкнулся со взволнованным Сегундо, который часто вертел головой, чтобы посмотреть через борт на ближайший берег. Заинтересованный, Хуан спросил:
– Что с тобой? Что случилось?
– Наконец! Вот там парни с бочками воды. Еще я купил печенье и соленое мясо. Другие грузы вон там: фрукты, одежда и зеркало. Я только что положил их в лодку, снова выпрыгнул, чтобы поискать водку и табак, когда…
– Ты скажешь, наконец, что случилось? – Хуан был в нетерпении.
– Доктор, капитан. Доктор, с главой охраны порта, в повозке, с той стороны. Я хорошо его разглядел. Он говорил возбужденно и два раза указал рукой на Люцифер. Вы не поняли? Он сказал что-то о нас. Вы знаете, что мы бросили якорь без разрешения, не из-за плохой погоды или бури.
– У нас больная на борту.
– Больная, капитан, больная, которая… Ладно, вы знаете. По-моему, доктор что-то донес на нас. Что-то должен был донести. Вы знаете, когда что-то доносят. Но даю голову на отсечение, что меньше, чем через час нас посетит капитан порта с охраной.
– Через час мы выйдем из ущелья.
– Поэтому я приказал поторопиться с лодками, а ребятам бежать. Как мужчина, я могу противится вам, капитан, но когда нам перекроют путь с другой стороны, я второй на Люцифере, не более.
– Мы ни от кого не сбегаем. Мы отчаливаем потому, что пора, и дует хороший ветер. Пусть люди приготовятся. Бери штурвал, и держи курс на север, пока я не прикажу повернуть.
Резкий толчок потряс Люцифер, который поворачивал к ущелью. Два жестких удара в борт указали, что ветер дует в паруса, заскрипели тросы и марсели.
Закрытая пыльная повозка остановилась перед парадной лестницей богатой резиденции Д`Отремон. Не теряя времени на прислуживающих лакеев, Каталина де Мольнар спустилась, неверными шагами обошла маленькие ступеньки и пошла в широкий коридор, следуя к дверям библиотеки, к нотариусу Ноэлю, который поприветствовал ее одними губами:
– Сеньора де Мольнар. Это вы…?
– Я вернулась, насколько могли бежать лошади. Мне нужно увидеть Ренато, немедленно поговорить с ним. Ай, Ноэль! Корабля этого проклятого человека нет в порту, мне сказали, что там его даже не было. Где Ренато? Мне нужно поговорить, сказать ему… Да, рассказать все. Я не могу больше молчать! Я каюсь, что молчала, как все, что послушалась Монику, когда она заставила молчать. Позвольте пойти к Ренато. Позвольте сказать… – Каталина остановилась, увидев приближающуюся Софию и
– Каталина, я только что увидела ваш экипаж. Мне сказали, что вы прибыли из Сен-Пьера.
– Я в отчаянии. Мне нужно поговорить с Ренато. Он с вами? Где он? Пожалуйста, Ноэль, найдите его, позовите. У меня уже нет сил.
Подавленная, чувствуя, что ее колени подкашиваются, Каталина де Мольнар упала в кресло кабинета, где нотариус руководил делами. По печальному лицу матери бежали слезы, а София Д`Отремон, казалось, решила сражаться и попросила старого нотариуса:
– Прикройте дверь, Ноэль. А вы, Каталина, успокойтесь на время.
– Нельзя больше ждать. Нужно чтобы вмешались власти, известить порты, везде искать. Нужно спасти мою дочь Монику! Я виновата, я должна кричать! Мне не следовало допускать этого.
– Да, Каталина, вы должны были сказать об этом раньше, гораздо раньше. Вы не должны были позволять Айме выходить замуж за Ренато, но дело уже сделано. Преступное молчание свершилось, а теперь нужно и дальше молчать. Вы все это сделали: вы, Айме, Моника. Лгали, обманывали, построили ложь. Теперь на кону сердце, честь, личная жизнь моего сына, и вы не вонзите еще один кинжал в его растерзанную душу. И я не позволю вам разрушить одним словом мой титанический труд!
– Чего вы добиваетесь, София? Моя дочь в руках этого пирата!
– Она выбрала этот путь, пошла на риск, чтобы спасти жизнь сестры и счастье Ренато. Моника знала, чего ждать от него.
– Она ничего не знала. Откуда вы можете это знать? Мы с ней думали, ждали, что этот человек вернет ее в монастырь, туда я и направлялась. Но в монастыре о ней не знают. Затем я побежала в старый дом и попыталась разыскать ее среди друзей и знакомых. Никто ничего не знает. Тогда я побывала в конторах порта, но никто не мог рассказать о корабле этого человека, не говоря о том, что его не видели уже несколько дней. Вы понимаете, что это значит? Этот человек затащил мою дочь на корабль и заставил следовать за ним.
– Возможно, он не заставлял ее. Она приняла его как законного мужа.
– Она скорее убьет себя, чем будет принадлежать ему. Презренно тащить ее силой, чтобы свершить месть. Думаю, он способен на все.
– Но тем не менее, вы не сумели запретить ему приходить к вашим дочерям. Вы страдали от его присутствия, терпели его дружбу.
– Нет, нет, этот человек никогда не был у нас дома! Клянусь! Я действительно ничего не знала. Боялась, подозревала. Айме была капризной, сумасбродной. Ее вина…
Доведенная до отчаяния Каталина замолчала, находясь меж двух пропастей, куда могли унести ее слова, а София Д`Отремон злобно обвиняла:
– Я хочу думать, что вины Айме по-настоящему не было, что речь шла о незначительном безумии, глупости и бессмысленном капризе. Верю и делаю вывод, что виноват во всем этот негодяй, пират.
– Не хочу расстраивать вас, но я так не думаю, донья София, – вмешался Ноэль, наблюдая за этой сценой, храня деликатное молчание. – Хуана преобразило счастье любви, которая, как он считал, была настоящей.