Монолог о пути
Шрифт:
Дело, конечно, не в осеннем пейзаже, с которым я сжился, а в том, как воспринимаешь себя. Я чувствую, насколько связан - самим собой, и ограничен - своими же страхами и возможностями, и мне не может помочь даже творчество! Более того, именно в нем наиболее остро проявляется моя ограниченность. Оно позволило мне приблизиться к собственным пределам. Наука не позволяла, жизнь - тем более, а картины и книги позволяют. Потому что не требуют от меня ничего... кроме собственных сил. Я чувствую странную скованность, оцепенение, не могу расслабиться, потому что тогда уж точно ничего не произойдет, и боюсь собираться и напрягаться - знаю, что тогда разменяюсь на мелкие дела и пустые слова...
В такие минуты я устаю от себя. А это опасно для человека, который в центре Вселенной. Он не должен себе надоесть. Тогда Вселенная взорвется.
Отбросить самого себя, отвязаться, наконец! Но все чаще я сижу, смотрю на те же ветки, на птиц, небо - и ощущаю
5
Отойти, отвязаться от постоянного внимания к себе всю жизнь мне помогали увлечения - делами, женщинами, едой, книгами, картинами. Но, если честно, я увлекался не книгами и картинами, не женщинами и едой, а моим собственными переживаниями, страстями, победами, движением, интуицией, пониманием, открытиями, свободой, силой, умом, разными благородными и не очень чувствами, которыми, оказывается, мир, а значит - и я, густо населены... Но что ни говори, все-таки я уходил от простого физического сосредоточения на себе, от примитивного ощущения себя как "центра жизни". Я забывал о страхе за хрупкую, ценную вещь, которую несу по местности, изобилующей препятствиями, по скользкой глинистой почве. Это я несу себя по жизни, ощущая слабость и хрупкость своего тела, которое каким-то чудом еще дышит, двигается, чувствует, мыслит... и все это в один момент кончится, и конец кажется более естественным, чем существование... Я постоянно боролся с этим страхом и побеждал его уходом в свои страсти и увлечения. Я презирал страх, и жизнь, полную ограничений. Нахлебался этого с детства, и больше не хотел! От меня требовали... меня просили, умоляли родители - быть осторожным. Потом необходимость умеренной и разумной жизни мне многократно доказывали многие люди. Мне говорили - "делай, что можешь... и не лезь на стенку от бешенства, если обстоятельства сильней тебя..." Потом надо мной смеялись, когда я начал неумело и страстно что-то карябать на бумаге и холсте. Мне говорили - "делай, что умеешь..." Таких я знал много, они были насмешливы, умны, глупы, злы, добры, снисходительны, высокомерны... Почти всем я был безразличен, просто они отстаивали свой способ жизни. Я не слушал. И побеждал. Или так мне казалось? Так всегда кажется, когда не знаешь, что такое поражение или не замечаешь его. Я не был ни очень глуп, ни особо тверд - я был увлечен собой и ничего не слышал. Все, что у меня получалось, вызывало во мне восторг, а то, что не получилось, не существовало. Потом...
Потом я кое-что понимал, но только не учился ничему. Я пропустил мимо ушей десятки советов умных и понимающих людей, и не думаю, что от этого выиграл. Но зато мне не на кого теперь пенять, что оказался там, где нахожусь. Я потерял престижную профессию и верный кусок хлеба - ученые все-таки нужны - и теперь со своими картинками и книжками могу отправляться ко всем чертям. В этой распадающейся стране я растворюсь без следа. В любой другой - тем более. Не могу сказать, что это радует меня. Но и не пугает. А значит, мне действительно важно делать то, что я делаю, хочет этого кто-нибудь еще или нет. В общем, я этому рад. Все-таки, я редко надоедал себе, сохранил интерес к своим выходкам и все еще чего-то от себя жду.
6
Разве не об этом я мечтал - дойти до собственных границ? Разве не ради этого оставил науку? Конечно, да... но все оказалось сложней. Недаром кислород разбавлен азотом. Творчество разбавляется жизнью, и это неплохо, если соблюдается присущая каждому из нас мера. В науке я так и не достиг своей меры. Мне было мало и мало, я рвался в институт в любое время дня и ночи. И там получал отпор. Очень редко я добирался до тех минут, когда происходило что-то настоящее! И не только я в этом виноват, таков сам характер этого занятия: в нем преемственность, корпоративность, непрерывность пути - небольшими логическими шажками, чрезвычайно сильны. Здесь запутываются многие судьбы. Большинство ни разу в жизни не испытывает настоящего чувства прорыва, торжества своей интуиции.
Сначала я понял только то, что все несовершенства науки от людей, от условий жизни, и старался "перескочить" через эти преграды, надеясь на свои силы и способности. Потом понял, что дело в характере самого занятия - оно творчество в редкие минуты, а в остальное время ремесло и несение эстафетной палочки, с ожиданием, что ее вот-вот вырвут у тебя из рук. Это история о том, что уже существует, независимо от нас, свободно и небрежно, а мы только крутимся вокруг да около, стараясь заглянуть в механизм. Оказалось, мне это не нравится. Похоже на исполнительское мастерство играть по нотам кем-то написанную музыку. Кто-то любит, но я предпочитаю сочинять сам. Пусть хуже, но сам.
Еще позже... Я понял, что дело даже не в исполнительстве "по нотам", а в том, что все это не обо мне. Я уже говорил об этом и повторю - не обо мне. Что делать, надо признаться самому себе: я недалеко ушел - мне интересно только то, что обо мне. Картинки обо мне, и книги обо мне.
Значит,
В жизни оказалось сложней. Безграничности и бесконечности я не получил. Ну, что же...
7
Подведем кое-какие итоги. Развитие событий в моей жизни, скажем, в последние лет сорок, больше не вызывает у меня удивления. Представьте себе условия задачи. Внимание сосредоточено на себе, все чужеродное отталкивается или пропускается через мелкое сито. Существуют два сильных начала, оба важны, но по сути своей противоположны, их борьба угрожает целостности личности. Как можно сохранить их и целостность одновременно? Внутренняя сосредоточенность усиливается, всячески культивируется, это дает возможность исключить из сферы внимания одно из начал, сконцентрироваться на другом полностью. Достигается некое подобие равновесия, и цельности тоже... Концентрация внимания непомерно сильна, сфера внимания непомерно узка... Со временем нарастает усталость, раздражение, на периферии назревает бунт. Центр трещит от напряжения, ведь совсем не все "отбрасывается" и "выталкивается", не все обращается в "чистый продукт творчества", чтобы плотно упакованным брикетиком вывалиться на обочину скоростного шоссе... Понемногу в круге света все становится исхоженным, изъезженным... узко, сковано, сжато, замусорено... Загнивание интересов, разврат мелких слабостей, угодливость к случаю... Смута. И взрыв. На смену приходит то, что было сжато и спрятано. Быстро, потому что период колебаний нестерпим. Прежнее безжалостно выкидывается, отрицается и забывается. Но оно где-то там, в темноте, готовит новый бунт...
Такой способ существования кажется неизбежным, когда противоречия сильны, энергия противостоящих сил высока, а стремление к сохранению внутренней целостности, непротиворечивости - еще сильней, потому что за ним темный нерассуждающий страх.
Я уже сказал главные слова - страх и энергия. Конечно, без высокой энергии противостояния и страха ничего бы не было.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ . ПРИЧИНЫ И СИЛЫ.
1
Итак, для преодоления внутренних противоречий потребовался мощный инструмент. Распространив свое влияние на всю жизнь, он изменил ее. Последствия оказались кое в чем интересными, но во многом удручающими. Совсем не всегда требовалось такое сужение взгляда. Сохранять целостность такой ценой? Я видел многих хороших, умных, но слабых, мягких, постоянно колеблющихся людей, они вызывали во мне только добрые чувства. Почему бы и мне не стать таким?..
Потому что мной владели страхи. Я боялся за свою цельность. Может, слишком уж глубоко пролегала трещина?.. Я был чрезмерно чувствителен ко всякой потере контроля над собой. Я говорил уже, это проявлялось даже в самых простых вещах. Боялся потерять равновесие - поскользнуться, упасть и не подняться, лишиться способности самостоятельно двигаться... Боялся потерять сознание: терял всего один раз, в пятилетнем возрасте, в бане, от душной жары. Мало ел сахара во время войны, так объяснил это отец. Но я не раз бывал в полуобморочном состоянии, и помню свой ужас, когда темнело в глазах, и как всеми силами выкарабкивался... Я не мог кувыркнуться через голову - должен был постоянно контролировать положение тела в пространстве. Боялся головокружений, всегда спал на высокой подушке. При крайней усталости боялся заснуть, упасть в темноту. Вдруг не вернусь... При этом не был трусом, умел терпеть боль, вел себя мужественно во время операции, лет в одиннадцать... Страх "потери контроля" проявлялся и более сложным образом, в разных неопределенных или опасных жизненных ситуациях. Но непосредственно, сразу, я воспринимал их как угрозу равновесию тела. Эта первая реакция была очень важной для меня. Я не выносил неясности, ожидания, неопределенности судьбы, отсутствия надежного места, куда можно придти и закрыть дверь... Мне необходимо было глубокое чувство устойчивости и безопасности.
Я не думаю, что оригинален в своих страхах, дело в их роли в моей жизни. В ней страх потери способности распорядиться собой, владеть своими чувствами и мыслями постоянно... наконец, страх потери цельности, непротиворечивости... он был непомерно велик. Он был всегда за моей спиной. И когда я решил выразить в нескольких словах свое отношение к живописи, главные требования к ней, то первым словом было - ЦЕЛЬНОСТЬ. А потом уж два других: ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ и ЛАКОНИЧНОСТЬ. Эти слова до сих пор со мной, и я, через пятнадцать лет, почти ничего не могу добавить к ним.